Постановление ЦК ВКП(б) о журналах "Звезда" и "Ленинград". Календарь литературных преследований. Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград"». Михаил Зощенко Закрытие журнала звезда
Сегодня поговорим о знаменитом постановлении ЦК ВКП(б) о журналах "Звезда" и "Ленинград".
Усилиями либеральных пропагандистов со степенями литературоведов оно чаще всего именуется не иначе как кампанией травли Зощенко и Ахматовой. Это является умышленным искажением действительности. Т.н. "травля Зощенко и Ахматовой" была частью намного более масштабного процесса, затрагивавшего не только литературу.
Обратимся к историческому контексту. За время войны в советском обществе расцвело пышным цветом взяточничество, коррупция, воровство и др. злоупотребления, без которых не обходится ни одна война. И уж тем более самая страшная война за всю историю человечества. Злоупотребления имелись в самых разных областях. Понятно, что многочисленные факты хищений выявлялись в деле восстановления народного хозяйства. Понятно, что воровство интендантов в армии никогда не прекращалось. Понятно, что и стоимость вывезенных высшим генералитетом трофеев порой превосходила все мыслимые пределы. За всем по мере сил руководство страны следило и во время войны, и по мере сил ликвидировало эти явления.
Понятно и то, что во время войны руки доходили не до всего. Сказочные состояния наживали люди, руководившие эвакуацией и занимавшиеся в эвакуации распределением благ. Всю войну выходили газеты и журналы, снимались фильмы, печатались книги. Деятели искусств отправлялись в эвакуацию, получали там писательские пайки, возвращались обратно. После войны появилась возможность разобраться и с этим. "Наведение порядка" в искусстве - часть одной кампании со знаменитым , ленинградским делом и др. громкими и не очень делами послевоенного периода.
На международной арене сгущались тучи. На Западе надвигалась антикоммунистическая истерия, а вчерашние союзники по антигитлеровской коалиции уже готовились воткнуть нож в спину СССР и запугивали страну советов ядерным оружием. США вполне серьёзно готовились к ядерной войне против СССР, перестраивая идеологию и экономику на соответствующий лад, с 1946-м года уже начиналась соответствующая пропагандистская кампания, Оруэлл уже вовсю работал над своим "1984-м". От ядерной войны нас спасло только внезапное для США появление у нас ядерного оружия. Но это будет лишь в 1949-м году. А в 1946-м руководство СССР отлично понимало, что расслабляться и почивать на лаврах смерти подобно. Страна, так же как и в дни войны, нуждается в жесточайшей дисциплине и идейной монолитности.
Таков исторический контекст постановления о журналах "Звезда" и "Ленинград".
Когда публицисты называют эти постановления "травлей Зощенко и Ахматовой", они, как правило, вполне умышленно создают у читателя впечатление, будто бы речь идёт о вкусах Сталина, Жданова и др. советских руководителей. Это сознательная ложь либо глупость. Во-первых, знаменитое постановление ЦК ВКП(б) было не об Ахматовой и Зощенко, а о журналах "Звезда" и "Ленинград", что ясно даже из текста постановления. А во-вторых, оно было лишь частью "генеральной уборки" в советском искусстве.
Итак, до "бойцов литературного фронта" очередь дошла в 1946-м году. Дошла не до тех, кто "с лейкой и блокнотом, а где и с пулемётом", а до тех, кто предпочитал геройствовать в ташкентской эвакуации. Советская власть явно давала понять, что огромные средства, тратившиеся на писательские пайки, дачи, путёвки, гонорары и выпуск огромных тиражей, теперь будут взяты на строгий учёт и под строгий контроль.
Кое-что о том, какое внимание уделяла советская власть писателям в самые тревожные и тяжелые дни войны, можно понять из записки Секретаря Союза писателей Фадеева от 13 декабря 1941г.
<...>Я имел персональную директиву от ЦК (тов. Александров) и Комиссии по эвакуации (тов. Шверник, тов. Микоя
н, тов. Косыгин) вывезти писате
лей, имеющих какую-нибудь литературную ценность, вывезти под личную ответственность.
Список этих писателей был составлен тов. Еголиным (работник ЦК) совместно со мной и утвержден тов. Александровым. Он был достаточно широк - 120 человек, а вместе с членами семей некоторых из них - около 200 человек (учтите, что свыше 200 акт
ивных московских писателей нахо
дятся на фронтах, не менее 100 самостоятельно уехало в тыл за время войны и 700 с лишним членов писательских семей эвакуированы в начале войны).
Все писатели и их семьи, не только по этому списку, а со значительным превышением (271 человек) были лично мною
посажены в поезда и от
правлены из Москвы в течение 14 и 15 октября (за исключением Лебедева-Кумача, - он еще 14 октября привез на вокзал два пикапа вещей, не мог их погрузить в течение двух суток и психически помешался, - Бахметьева, Сейфуллиной, Мариэтты Шагинян и Анатолия Виноградова - по их личной вине). Они, кроме А.Виноградова, выехали в ближайшие дни.
Для обеспечения выезда всех членов и кандидатов Союза писателей с их семьями, а также работников аппарата Союза (работников Правления, Литфонда, издательства, журналов, "Литгазеты", Иностранной комиссии, клуба) Комиссия по эвакуации при
Совнаркоме СССР по моему предло
жению обязала НКПС предоставить Союз
у писателей вагоны на 1000 чело
век (в эвакуации какого-либо имущества и архивов Правления Союза было отказано).
За 14 и 15 октября и в ночь с 15 на
16 организованным и неорганизо
ванным путем выехала, примерно, поло
вина этих людей. Остальная поло
вина (из них по списку 186 членов и кандидатов Союза) была захвачена паникой 16 и 17 октября. Как известно, большинство из них выехали из Москвы в последующие дни.
<...>
4. Перед отъездом Информбюро из Москвы тов. Бурский передал мне от имени тов. Щербакова указание: с
оздать работающие группы писате
лей в гг. Свердловске, Казани и Куйбышеве.
В Куйбышеве такая группа создана при Информбюро (человек 15). В Казани и Чистополе (120 человек) и Свердловске (30 человек). Остальные писатели с семьями (в большинстве старики, больные и пожилые, но в известной части и перетрусившие "работоспособные") поехали в Ташкент, Алма-Ата и города Сибири.
Организация писательских групп в Казани и Свердловске, очищение их от паникеров, материально-бытовое устройство, преодоление некоторых политически вредных настроений - вся э
та работа более или менее завер
шена, группы эти созданы и работают...
"
В Ленинграде вопросами эвакуации писателей и устройством судьбы оставшихся занимался лично Жданов. Он обеспечивал не только эвакуацию, но и приглядывал за обустройством писателей на новом месте. К примеру, несмотря на неприязнь к творчеству Ахматовой, в 1942 году он звонил в Ташкент тамошнему руководству и просил принять участие в её судьбе. Факт подтверждённый людьми, испытывающими к советской систему вообще, и Жданову лично, лютую ненависть. В частности, об этом пишет Надежда Мандельштам.
Жданов же обеспечил и эвакуацию из Ленинграда Зощенко. Писатель жил во время войны в Алма-Ате, а затем перебрался в Москву. Причём весь московский период проживал в гостинце "Москва".
Имела ли после этого советская власть требовать от писателей взаимности? Думается, что имела. Но с этим были определённые проблемы. Ещё в 1945г. зам. Начальника Управления пропаганды и агитации ВКП (б) Еголин писал в докладной на имя Маленкова.
"<...>К сожалению, некоторые наши писатели оказались не на высоте этих задач. Вместо того, чтобы, представляя перед
овую часть советского об
щества, морально укреплять народ, зват
ь его к победе, в труднейшие пе
риоды войны, они сами поддавались панике, малодушествовали. Одни, испугавшись трудностей, в 1941-1942 годах опустили руки и ничего не писали. Так К.Федин, Вс.Иванов, В.Луговской в эти годы не опубликовали ни одного художественного произведения, "отсиживались". Другие - создавали такие произведения, которые усугубляли и без того тяжелые переживания советских людей. Н.Асеев, М.Зощенко, И.Сельвинский, К.Чуковский создали безыдейные, вредные произведения
..
.
"
Из той же записки мы можем узнать об идеологической установке для советских писателей. О том, что именно партийное руководство считало полезным, а что - вредным.
"Книга Евг.Рысса отражает панические настро
ения автора в первый период вой
ны. Герой книги пятнадцатилетний рабочий-подросток наделен психологией насмерть перепуганного интеллигента: "До сих пор я помню то чувство мучительной, бесконечной тоски, которое не отпускало меня ни на минуту" (стр. 28); "...тоска доводила меня почти до тошноты, до физического ч
ув
ства слабости и головокружения" (стр. 30) и т.д. В минуты опасности герой Евг.Рысса ведет себя как жалкий трус: бросает товарища на пустынном поле во время обстрела; больше всего на свете боится того, что во время раздачи оружия ему тоже дадут винтовку; в момент немецкой атаки ему "все равно, что будет дальше" и т.д. <...> Евг.Рысс с наслаждением ковыряется в душах своих героев в моменты трусости, страха, паники и теряет к ним всякий интерес, как только они преодолевают эти чувства...".
Кому-то может показаться, что такая постановка вопроса слишком принципиальна, излишне жестока и прямолинейна. Но я напомню о том, что едва закончилась война. Предстоит восстанавливать страну, выходить на паритет с "союзниками" в экономике, создавать ядерное оружие. Преодолевать нехватку рабочих рук, бороться с надвигающимся голодом.
Иными словами, не до упадничества и интеллигентской рефлексии. По мнению ЦК это необходимо было выжигать калёным железом.
В 1946 г. критике подвергались поэтесса Алигер, поэты Сельвинский и Асеев. Серьёзнее других получил Корней Чуковский - один из лидеров скрытого либерального прозападного интеллигентского подполья. В августе 46-го в газете "Правда" вышла статья, посвящённая его откровенно халтурному произведению про мальчика Бибигона. В статье говорилось:
"
Нельзя допустить, чтобы под видом сказки в детский журнал досужие сочинители тащили явный бред. С подобным бредом под видом сказки выступает в детском журнале "Мурз
илка" писатель Корней Чуковский
. В "сказке" нет фантазии, а есть только одни выкрутасы. Чернильница у писателя большая, а редакция журнала "Мурзилка" неразборчива
"
.
Ознакомиться с опусом Чуковского и оценить правоту написанного каждый может самостоятельно.
Таким образом, речь шла именно о "наведении порядка" в литературе в целом, а вовсе не о травле Ахматовой и Зощенко, на которых набросились внезапно взбесившиеся Сталин и Жданов, обуреваемые завистью к их талантам.
Теперь перейдём собственно к "Ленинграду" и "Звезде". История постановления Оргбюро ЦК началась с Докладной записки Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) на имя Жданова, подписанной Александровым и всё тем же Еголиным. В части, касающейся журнала "Ленинград", Ахматова и Зощенко не упоминались вовсе. Критикуя журнал, Еголин и Александров пишут:
"
В
N 1-2 за 1946 г. помещена пародия А. Флита "Мой Некрасов", в которой автор пытается высмеять повесть Е. Катерли о Некрасове, опубликованную в журнале "Звезда". Однако, пародия сама является ничем иным, как глумлением над великим поэтом. "Некрасов, - пишет А.Флит, - проснулся с отрыжкой и поздно. Мучила изжога и царская цензура. Всю ночь снились моченые яблоки и цензор Никитенко. Ныло под ложечкой. На душе было кисло. Икалось с вечера. - Что мне сказать мужику!? - мрачно подумал Николай Алексеевич, затягиваясь дорогой душистой папиросой. Мучила совесть и помещики-крепостники. Некрасов вяло сунул изможденные желтые пятки в стоптанные туфли и поплелся к окну. Мутило от сознания бессилия перед царем и его приспешниками и от выпитого накануне французского коньяка. Некрасов увидел в окно парадный подъезд и толпу мужиков, вздохнул, желтой рукой обмакнул вставочку в чернила и, нехотя позевывая и почесываясь, написал: "Размышления у парадного подъезда". Захотелось к Тургеневу, но он был за границей. Некрасов лег на диван и повернулся помятым лицом к облезлой стене. Уснуть он не мог. Давило крепостное право".
В десятом номере журнала за 1946 год в отделе пародий помещены стихи, сочиненные А.Хазиным под названием "Возвращение Онегина. Глава одиннадцатая. Фрагменты". В этих стихах с злой издевкой и зубоскальством описан быт современного Ленинграда. Хазин пишет о Евгении Онегине, будто бы посетившем Ленинград:
"В трамвай садится наш Евгений.
О, бедный, милый человек!
Не знал таких передвижений
Его непросвещенный век.
Судьба Евгения хранила,
Ему лишь ногу отдавило,
И только раз, толкнув в живот,
Ему сказали: "Идиот!"
Он, вспомнив древние порядки,
Решил дуэлью кончить спор,
Полез в карман... но кто-то спер
Уже давно его перчатки...""
.
Как видим, за 4 года войны толстый солидный журнал, призванный "руководить писателями", воспитывать читателя и показывать обществу образец вкуса и высокой культуры, скатился едва ли не до уровня современного "камеди-клаба". К тому же, в этом ёрничестве явно усматривался антисоветский политический подтекст. В едва пережившей войну стране, готовящейся к новым тяжёлым испытаниям, это было за гранью фола.
В той части Докладной, которая посвящёна "Звезде", действительно упоминаются и Ахматова, и Зощенко. Однако им уделяется не больше внимания, чем другим подвергаемым критике писателям и поэтам. Ахматова здесь в одном ряду с Комисаровой, Садофьевым и Спасским. Зощенко теряется среди массы других писателей: Гора, Кнехта, Штейна, Малюгина, Острова и Борисова.
Так в чём причина закрытия "Ленинграда" и, как сказали бы сейчас, переформатирования "Звезды"? Дело во всё том же "наведении порядка". И не только в сфере идеологии, но и в финансовой сфере. Согласно стенограмме заседания Оргбюро ЦК по вопросу о журналах "Звезда" и "Ленинград", ответственный секретарь Ленинградской секции Союза советских писателей Прокофьев прямым текстом говорит: "журналы "Звезда" и "Ленинград" принесли убыток государству около 1 млн рублей"
. Для сравнения московский журнал "Знамя", как явствует из той же стенограммы, давал около 1 млн. прибыли.
Был и ещё один нюанс. Как отмечается в постановлении Оргбюро ЦК, опубликованном "Правдой",
"Недостаток идейности у руководящих работников "Звезды" и "Ленинграда" привел также к тому, что эти работники поставили в основу своих отношений с литераторами не интересы правильного воспитания советских людей и политического направления деятельности литераторов, а интересы личные, приятельские. Из-за нежелания портить приятельских отношений притуплялась критика.
Из-за боязни обидеть приятелей пропускались в печать явно негодные произведения. Такого рода либерализм, при котором интересы народа и государства, интересы правильного воспитания нашей молодежи приносятся в жертву приятельским отношениям и при котором заглушается критика, приводит к тому, что писатели перестают совершенствоваться, утрачивают сознание своей ответственности перед народом, перед государством, перед партией, перестают двигаться вперед"
.
В стенограмме заседания Оргбюро, по итогам которого было принято постановление, эта тема раскрыта несколько подробнее.
Одним словом, картина получается вполне ясная. Два журнала, за которыми по понятным причинам не было соответствующего контроля в годы войны, печатают непонятно что, выдают в массы слабые, идеологически вредные вещи, либо вещи "упаднические", которые, по мнению властей, подрывают боевой дух народа. Да ещё и вводят государство в убыток на значительную сумму. Зато кормят писателей и критиков, уже сросшихся в отдельную группу, хвалящих друг друга по принципу знаменитой басни Крылова "кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку".
ЦК ВКП(б) кормить этих граждан отказался. Журнал "Ленинград" был закрыт, журнал "Звезда" был реорганизован.
Можно, конечно, воспринимать историю послевоенного сталинского периода как набор отдельных фактов, не связанных внутренней логикой. И вслед за либеральными литературоведами считать, что дела "Ленинграда" и "Звезды"" были вызваны болезненными припадками Сталина и Жданова, проистекающими от их безграмотности и ненависти ко всему прекрасному.
Однако ещё в 1944-м году критике с последующей реорганизацией подвергся журнал "Знамя". В 1948-м году журнал "Знамя" был реорганизован ещё раз, о чём вышло соответствующее постановление. О нём вспоминают куда реже: ещё бы, в нём не упомянуты известные широкой публике Ахматова или Зощенко. "Поурчать" либеральным литературоведам не над чем.
В то же самое время принимаются ещё ряд решений, подтверждающих, что дело здесь не только в идеологии и тем более в личных вкусах Сталина и Жданова.
14 сентября 1946 г., через месяц после удара по убыточным "Ленинграду" и "Звезде", принимается Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) N 55. п. 35 - "О выписке и использовании иностранной литературы". В нём говорится прямым текстом, что
"
в закупке и использовании иностранной литературы сложилась порочная антигосударственная практика. Как показала проверка, иностранную литературу выписывает много организаций, которые не имеют надобности в ней по характеру своей работы. В результате неправильной организации дела выписки иностранной литературы различные ведомства и учреждения расходуют крайне много валюты на приобретение ненужных для них и не имеющих ценности зарубежных книг, журналов и газет.
Многие организации безответственно отнеслись к расходованию валюты, преступно разбазаривали государственные средства на выписку беллетристики, иллюстрированных журналов, журналов мод и различных развлекательных изданий вместо ценной и необходимой для страны научно-технической литературы".
В постановлении среди принятых Политбюро мер помимо сокращения выделяемых на закупку литературы средств, имелся многое объясняющий пункт 2. "Отпуск средств на выписку иностранной литературы впредь производить только через Валютный Комитет при Совете Министров СССР"
.
Опять борьба с нецелевыми расходованиями средств, отмывами и распилами!
А ещё через три месяца - 16 декабря - принимается ещё одно постановление с названием, говорящим само за себя. "О крупных недостатках в организации производства кинофильмов и массовых фактах разбазаривания и хищения государственных средств в киностудиях. В нём говорилось: "Центральный Комитет ВКП(б) устанавливает, что в организации производства художественных фильмов имеются крупнейшие недостатки, которые не позволяют использовать полностью техническую базу киностудий, приводят к сокращению количества и к ухудшению качества выпускаемых кинофильмов, удорожают стоимость картин, создают благоприятную почву для разбазаривания и хищения государственных денежных средств и материальных ценностей и тем самым наносят серьезный ущерб делу развития советской кинематографии".
Далее в тексте приводятся конкретные случаи завышения смет и предоставления фиктивных отчётов с конкретными суммами и именами виновных. Судя по всему, с подготовкой этого постановления были каким-то образом связаны буквально накануне принятые разгромные постановления по именитым советским режиссёрам и их фильмам: Пудовкину ("Нахимов), Эйзенштейну ("Иван Грозный", фильм 2) и Лукову ("Большая жизнь").
Сейчас, конечно же, Михалковым и Бондарчуком, монополизировавшими на двоих весь кинорынок, никто не займётся. А жаль.
А в 1948-м году началась кампания по борьбе с формализмом в музыке, которая, в точности как и литературная кампания 1946г., имела помимо идеологической ещё и подоплёку связанною с групповщиной в среде композиторов, критиков, руководителей Союза композиторов. А где групповщина, там всегда и финансовые нарушения.
В общем, когда либеральная интеллигенция негодует по поводу "сталинских зверств" в области искусства, она негодует как раз по поводу борьбы с распилами, откатами и отмывами. Т.е. негодует по поводу того, чего она сегодня всеми силами добивается. Вернее, делает вид, что добивается, на самом деле имея в виду присвоить эту кормушку себе.
Как мы выяснили, постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград" изначально не связано на прямую с Ахматовой и Зощенко. Наоборот, это Ахматова и Зощенко попали в поле зрения ЦК в связи с делами более масштабными и одновременно более прозаичными.
Однако в тексте постановления Оргбюро ЦК Ахматовой и Зощенко уделяется персональное внимание. Если в Докладной Еголина-Александрова (с которой начался разбор дел журналов) их имена стоят в одном ряду с именами прочих литераторов, публикация произведений которых была признана ошибочной, и ничем не выделяются из этого ряда, то текст постановления Оргбюро ЦК выстроен вокруг Ахматовой и Зощенко, как вокруг двух наиболее наглядных примеров двух негативных тенденций в советской литературе.
Причин такой перемены две. Во-первых, причина личностная, связанная с поведением этих двух крупных литераторов во время войны. В уже упомянутой стенограмме заседания Оргбюро ЦК Сталин говорит о Зощенко: "Вся война прошла, все народы обливались кровью, а он ни одной строки не дал. Пишет он чепуху какую-то, прямо издевательство. Война в разгаре, а у него ни одного слова ни за, ни против, а пишет всякие небылицы, чепуху, ничего не дающую ни уму, ни сердцу"
. Здесь Сталин ведёт речь о фрейдистской книге Зощенко "Перед восходом солнца", которую тот написал, находясь в эвакуации Алма-Ате в 1942-43 гг. Каждый читатель имеет возможность ознакомиться с этой книгой и сделать вывод об авторе. Как о научной ценности его книги, так и о том, как относиться к человеку, который в самые тревожные годы войны, когда страна буквально утопает в крови, занимается перетряхиванием на публике собственного грязного белья.
Лидия Чуковская
Сталина и Жданова, конечно же, информировали и об условиях жизни Ахматовой в Ташкенте, когда Ленинград умирал от голода. С вином, курами писательскими интригами и восхитительным бездельем. Всё это достаточно подробно описано в книге Лидии Чуковской (дочери упомянутого выше Корнея Ивановича), которая долгое время исполняла роль "келейницы" при "монахине-блуднице" Ахматовой.
"NN горько жаловалась, что
ё
е заставляют выступать два дня подряд, а у нее нет сил; что она имеет право не работать совсем на основании своей инвалидной карточки ("Неужели вы этого не знали?"). На мое предложение показать эту карточку в Союзе: "Тогда меня вышлют в Бухару как неработающую"...
"Сегодня я зашла днем, принесла творог и яйца, долго ждала ее у Штоков, где мы, ни с того, ни с сего дули перцовку.
NN почему-то была веселая, возбужденная, шутила. Смеялась, упрашивала меня идти вместе с ними всеми на Тамару Ханум. Но я помчалась в детдом..."
"Затем явились Беньяш, Слепян, Раневская. Сидели мы как-то скучно, по-обывательски. Раневская рассказывала поха-ха-хабные анекдоты. При всем блеске ее таланта это невыносимо. NN несколько раз звонила к Толстым, которые страшно огорчены и не скрывают -- так как премия не ему. NN решила сделать визит сочувствия. "Это правильно", -- сказала Беньяш. "Я всегда знаю, что следует делать", -- сказала NN, а я вновь огорчилась".
"
Вечером. Поздно, зашла к NN. У нее застала Раневскую, которая лежала на постели NN после большого пьянства. NN, по-видимому, тоже выпила много. Она казалась очень красивой, возбужденной и не понравилась мне. Она говорила не умолкая и как-то не скромно: в похвалу себе
..."
"Сегодня, в Союзе, Радзинский рассказал мне, что вчера вечером за NN присылали машину из ЦК, и там спрашивали о ее здоровье, книге, пайке и пр. .
..>.
После того как NN была приглашена в ЦК, Радзинский с легкостью выхлопотал для нее в издательстве 1000 р."
"Жили хорошо. В комнаты заходила педекюрша, Радзинская жарила утку, Раневская приносила вино, и дамы частенько злоупотребляли им, после чего "Раневская в пьяном виде кричала во дворе писательским стервам: "Вы гордиться должны, что живете в доме, на котором будет набита доска"
.
В книге Чуковской можно найти много подобных сцен. Вообще, Чуковская - персонаж очень интересный и типичный. Дочь известнейшего советского писателя, который ненавидел советскую власть тайно, сама ненавидевшая её явно (естественно, в те времена, когда за это уже перестали расстреливать). И большую часть жизни посвятившая рассказам о том, какая эта власть ужасная страдала от неё творческая интеллигенция. Книга её содержит множество подробностей о "страшных страданиях" Ахматовой при советской власти.
В общем, кто-то лил кровь на фронте, кто-то погибал от холода, непосильной работы и голода в оккупации, кто-то вершил трудовой подвиг в тылу. Кто-то в это время лопал усиленный паёк в Ташкенте. А кто-то, как Радзинский старший, не только лопал, но и заведовал его распределением. Со всеми вытекающими последствиями. Понятное дело, что лопать усиленный паёк нужно было не ради себя, а ради нас, потомков. Чтобы набраться сил, необходимых для донесения до нас Страшной Правды о сталинских преступлениях.
Был у Ахматовой и ещё один грешок - несколько встреч с Исайей Берлином, вторым секретарём Британского посольства в СССР. Либеральными литературоведами эти встречи преподносятся, как обычные скромные беседы о литературе. Берлин, дескать, интеллигентный умница-дипломат, который к концу дипломатической карьеры страстно увлёкся русской литературой. В реальности Берлин - сотрудник British Information Services, входившей в состав British Security Coordination, "зонтичной структуры", координирующей деятельность таких служб, как Ми-5, Ми-6, SOE. Британская служба информации - место работы Берлина - была по сути пропагандистским отделом в этой глобальной разведывательной корпорации, созданной по инициативе лично Черчилля. Но говорить об этом среди наших литературоведов почему-то не принято. Напротив, якобы сказанные Сталиным слова "оказывается, наша монахиня теперь еще и английских шпионов принимает...", в интерпретации официальных искусствоведов, являются очевидным свидетельством сталинской неадекватности и паранойи. О том, что Берлин "случайно" ездил по писателям в компании Рандольфа Черчилля (Рандольфа Уинстоновича), литературоведы тоже говорить не любят.
Сыграли ли эти подробности - особенности поведения и творчества Зощенко и Ахматовой в период войны и после неё - свою роль в том, что именно их ЦК выбрало в качестве главной мишени? Вполне возможно.
Но куда важнее были творческие и идеологические особенности произведений этих двух авторов. Зощенко - самый, пожалуй, яркий в советской литературе пример однообразной сатиры, направленный на удовлетворение самых низких культурных запросов. Одним словом, предтеча того направления, которое так расцвело сегодня на телевидении. К тому же то, что было терпимо в предвоенные годы, то в условиях войны и послевоенной разрухи выглядело уже совершенно по иному.Ещё во время войны, когда в конце 1943 года повесть Зощенко "Перед восходом солнца" начали печатать в журнале "Октябрь", это произведение встретило недоумённые отклики. Как отмечалось в возмущённом письме работников Ленинградского радиозавода в январе 1944-го года, "Зощенко занят только собой... Противно читать повесть. Непригляден и сам автор... Писателю Зощенко не мешал в работе артиллерийский обстрел...".
Люди, проработавшие Блокаду под артиллерийскими обстрелами и бомбёжками имели право на резкие формулировки. Это понимал и Жданов, когда дал санкцию на печать письма в прессе, и отмечал при этом необходимость "...Усилить нападение на Зощенко, которого нужно расклевать, чтобы от него мокрого места не осталось".
Рассказ Зощенко "Приключения обезьяны", учитывая год его написания, и впрямь напоминал идеологическую диверсию: плевок в лицо воевавшему народу. Как сказано в постановлении Оргбюро ЦК
"Грубой ошибкой "Звезды" является предоставление литературно
й трибуны писателю Зощенко, про
изведения которого чужды советской литературе
. Редакции "Звезды" из
вестно, что Зощенко давно специализир
овался на писании пустых, бессо
держательных и пошлых вещей, на пр
оповеди гнилой безыдейности, по
шлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Пос
ледний из опубликованных расска
зов Зощенко "Приключения обезьяны" ("
Звезда", N 5-6 за 1946 г.) пред
ставляет пошлый пасквиль на советский
быт и на советских людей. Зощен
ко изображает советские порядки и советских людей
в уродливо карика
турной форме, клеветнически предста
вляя советских людей примитивны
ми, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей
действительности со
провождается антисоветскими выпадами.
Предоставление страниц "Звезды"
таким пошлякам и подонкам литер
атуры, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции "Звезда" хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как
"Перед восходом солнца"
...
>
"
.
Про Ахматову в постановлении сказано так.
"
Журнал "Звезда" всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, - "искусстве для искусства", не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе
"
.
Сформулировано весьма жёстко, зато совершенно недвусмысленно. Политическое руководство страны ясно давало понять, что именно оно считает неприемлемым в советской литературе. Претензии к Ахматовой закономерным образом совпадают с претензиями, которое советское руководство предъявляло цеху музыкантов, о чём уже было сказано в . Борьба с "элитарностью", выраженной фразами "искусство ради искусства" и "я художник, я так вижу", с упадничеством и оторванностью от народа.
Дав характеристику Зощенко и Ахматовой, как наиболее ярким выразителям тех направлений, которые отныне оказывались лишними в СССР, ЦК переходит от их частных случаев к общему.
"
Предоставление Зощенко и Ахматовой
активной роли в журнале, несом
ненно, внесло элементы идейного разбр
ода и дезорганизации в среде ле
нинградских писателей. В журнале стали появляться
произведения, куль
тивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой
Запада. Стали публиковаться про
изведения, проникнутые тоской, пессимизмом и разочарованием в жизни (стихи Садофьева и Комиссаровой в N 1 за 1946 г. и т.д.).
Помещая эти произведения, редакция усугубила свои ошибки и еще более принизила идейный уровень журнала. Допустив проникновение в журнал чуждых в идейном отношении произведений, редакция понизила также требовательность к художественным качествам печатаемого литературного материала. Журнал стал заполняться малохудожественными пьесами и рассказами ("Дорога времени"Ягдфельдта, "Лебединое озеро" Штейна и т.д.). Такая неразборчивость в отборе материалов для печатания привела к снижению художественного уровня журнала.
ЦК отмечает, что особенно плохо ведется журнал "Ленинград", который постоянно предоставлял свои страницы
для пошлых и клеветнических вы
ступлений Зощенко, для пустых и аполитичных стихотворении Ахматовой. Как и редакция "Звезды", редакция журнала "Ленинград" допустила крупные ошибки, опубликовав ряд произведений, проникнутых духом низкопоклонства по отношению ко всему иностранному. Журнал напечатал ряд ошибочных произведений ("Случай над Берлином" Варшавского и Реста, "На заставе" Слонимского). В стихах Хазина "Возвращение Онегина" под видом литературной пародии дана клевета на современный Ленинград. В журнале "Ленинград" помещаются преимущественно бессодержательные низкопробные литературные материалы.
<...>
В чем смысл ошибок редакций "Звезды" и "Ленинграда"?
Руководящие работники журналов и, в первую очередь, их редакторы тт. Саянов и Лихарев, забыли то положение ленинизма, что наши журналы, являются ли они научными или художественными, не могут быть аполитичными. Они забыли, что наши журналы я
вляются могучим средством совет
ского государства в деле воспитания советских людей и в особенности молодежи и поэтому должны руководствоваться тем, что составляет жизненную основу советского строя, - его политикой. Советский строй не может терпеть воспитания молодежи в духе безразличия к советской политике, в духе наплевизма и безыдейности.
<...>
Недостаток идейности у руководящих работников "Звезды" и "Ленинграда" привел также к тому, что эти работн
ики поставили в основу своих от
ношений с литераторами не интересы правильного воспитания советских людей и политического направления деятельности литераторов, а интересы личные, приятельские. Из-за нежелания портить приятельских отношений притуплялась критика. Из-за боязни обидеть приятелей пропускались в печать явно негодные произведения. Такого рода ли
берализм, при кото
ром интересы народа и государства, интересы правильного воспитания нашей молодежи приносятся в жертву приятельским отношениям
<...>".
Таким образом, ЦК переходит к "вечным" в послевоенный период темам. Во-первых, к борьбе с групповщиной (в данном случае в литературной среде), т.е. по сути к борьбе с кумовством и всеми вытекающими из него последствиями, которые так хорошо известны всем нам, живущим в эпоху кооператива "Озеро". Во-вторых, к низкопоклонству перед Западом.
ЦК чётко и на возможно наиболее ярких примерах указало, как не надо писать, и что не надо печатать. Едва ли у кого-то из литературной среды после этого остались вопросы.
- Но позвольте! - скажут нам некоторые любители искусства, - ведь Ахматова и Зощенко - гении. Какое же право ЦК имело так о них говорить!
Проблема заключается в том, что для современников гениальность эта была совершенно не очевидна. О гениальности Зощенко даже сейчас мало кто говорит (хотя есть и такие), уж слишком большого труда стоит её обосновать даже самому матёрому литературоведу. Гениальность же Ахматовой известна нам со школьных времён. Как же! На уроке прямо так и сказали: гениальная поэтесса. К сожалению, современники Ахматовой в нашей школе не учились, поэтому обычно о её гениальности не подозревали.
Ахматова прожила долгую жизнь, группировала вокруг себя поэтов, писателей и критиков, занимаясь их "правильным воспитанием". Она очень хорошо умела "организовывать литературный процесс". Это, а заодно и роль страдалицы и жертвы репрессий, из которой она никогда не выходила, во многом и обеспечили ей (правда, уже на старости лет) гениальность. Как-то Ахматова сказала о высылаемом за тунеядство на 101 км. Бродском "какую биографию делают нашему рыжему". Она отлично знала, что говорила. Трудно найти людей, которые бы лучше неё разбирались в том, как делаются биографии. Даже при беглом изучении поражаешься несоответствию имиджа "вечной страдалицы" с реальной биографией Анны Андреевны.
Правда, самой ей литературную биографию во многом сделали Сталин и Жданов. Сообразила бы либеральная общественность и пропагандисты со степенями искусствоведов и историков, что Ахматова и Зощенко гениальны, если бы не то самое постановление Оргбюро ЦК? Едва ли.
Скажем пару слов о дальнейшей судьбе Ахматова и Зощенко. Никто их не расстреливал и в лагеря не сажал.
Зощенко был исключён из Союза Писателей, что (вопреки расхожему мнению) не означало запреты на профессию. Жил переводами. Написал (искупая бездействие в годы войны) "партизанские рассказы". Приторно-елейные и посредственные. Они были опубликованы. Имел дачу в курортном Сестрорецке, на которой и жил. Умер в 1958-м году, в последние годы главным делом его жизни были хлопоты о предоставлении ему персональной пенсии. Пенсия для профессионального писателя! Кому скажи сейчас не поверят! Через считанные дни после получения искомого, новоиспечённый персональный пенсионер республиканского значения скончался.
Ахматова также жила переводами. За ней по-прежнему была закреплена машина с шофёром. С 1955-го литфонд выделил её дачу в Комарово. В 1946-м г. действовала карточная система, у Ахматовой был пропуск в закрытый распределитель и лимит на 500 рублей. Для сравнения, профессорский лимит составлял 300 рублей. Ахматова получала лимит как видный деятель искусства. К тому же полагалась специальная книжка на 200 рублей для проезда в такси. В 1950-м г. Ахматова публикует сборник апологетических стихов "слава миру", в 1951-м её восстанавливают в Союзе писателей.
Последние годы жизни Ахматовой были ярким примером именно того, чему посвящено постановление ЦК. Повторим отрывок из него. "...Работники поставили в основу своих отношений с литераторами не интересы правильного воспитания советских людей и политического направления деятельности литераторов, а интересы личные, приятельские. Из-за нежелания портить приятельских отношений притуплялась критика. Из-за боязни обидеть приятелей пропускались в печать явно негодные произведения. Такого рода либерализм, при котором интересы народа и государства, интересы правильного воспитания нашей молодежи приносятся в жертву приятельским отношениям".
Да, именно так и работал "ахматовский кружок". За годы кропотливой деятельности выросла целая плеяда цепляющихся друг за друга "гениев". Гениальность которых, при беспристрастном рассмотрении весьма сомнительна.
Особым эпизодом в жизни двух писателей была проходившая в Москве встреча с английскими студентами в 1954г. Если прагматичная Ахматова на вопрос о том, как она относится к ждановскому докладу 1946г., ответила, что в целом согласна, то Зощенко изобразил из себя жертву режима, наговорив с три короба "буржуазными щенкам". Это грубое выражение не моё, а Константина Симонова, которого менее всего можно назвать человеком "жаждущим писательской крови" или "сталинским сатрапом". Более того, Симонов лично покровительствовал Зощенко, именно он добился публикации тех самых зощенковских Партизанских рассказов, написанных после выхода постановления Оргбюро ЦК и ждановского доклада.
В заключение остаётся лишь привести отрывок из знаменитого доклада Жданова, произнесённого в Ленинграде, куда Андрей Александрович прибыл по поручению ЦК для разъяснения постановления Оргбюро.
Мы вовсе не обязаны предоставлять в нашей литературе место для вкусов и нравов, не имеющих ничего общего с моралью и качествами советских людей. Что поучительного могут дать произведения Ахматовой нашей молодежи? Ничего, кроме вреда. Эти произведения могут только noсеять уныние, упадок духа, пессимизм, стремление уйти от насущных вопросов общественной жизни, отойти от широкой дороги общественной жизни и деятельности в узенький мирок личных переживаний. Как можно отдать в ее руки воспитание нашей молодежи?! А между тем Ахматову с большой готовностью печатали то в "Звезде", то в "Ленинграде", да еще отдельными сборниками издавали. Это грубая политическая ошибка.
Н
е случайно ввиду всего этого, что в ленинградских журналах начали появляться произведения других писателей, которые стали сползать на позиции безидейности и упадочничества. Я имею в виду такие произведения, как произведения Садофьева и Комиссаровой. В некоторых своих стихах Садофьев и Комиссарова стали подпевать Ахматовой, стали культивировать настроения уныния, тоски и одиночества, которые так любезны душе Ахматовой.
Нечего и говорить, что подобные настроения или проповедь подобных настроений может оказывать только отрицательное влияние на нашу молодежь, может отравить ее сознание гнилым духом безидейности, аполитичности, уныния.
А что было бы, если бы мы воспитывали молодежь в духе уныния и неверия в наше дело? А было бы то, что мы не победили бы в Великой Отечественной войне. Именно потому, что советское государство и наша партия с помощью советской литературы воспитали нашу молодежь в духе бодрости, уверенности в своих силах, именно поэтому мы преодолели величайшие трудности в строительстве социализма и добились победы над немцами и японцами.
«Зачем было делать из меня мученицу?» Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград"». Анна Ахматова / 14 августа 1946 года
Календарь литературных преследований / Спецпроект Weekend
В год, объявленный годом литературы, Weekend открывает новый проект: календарь литературных преследований. В каждом номере — один из случаев репрессий в истории русской литературы, пришедшийся на соответствующие даты и рассказанный словами участников и свидетелей. Ещё в
Анна Ахматова, 1940-е
То, что главными фигурантами постановления и последующего доклада Жданова, оказались и Ахматова, и для них самих, и для многих их современников стало неожиданностью.
Несмотря на то что оба сравнительно недавно уже были объектами критики управления пропаганды и агитации (Ахматова в связи с выходом сборника "Из шести книг" 1940 года, Зощенко из-за повести "Перед восходом солнца" 1943 года), к 1946 году их положение, как казалось, исправилось: весной "Огонек" издал сборник рассказов Зощенко, в издательстве "Правда" готовилась к выходу стотысячным тиражом книга избранных стихов Ахматовой. После постановления, текст которого правил лично Сталин, Анна Ахматова и Михаил Зощенко были исключены из Союза писателей и надолго выброшены из литературной жизни: их перестали печатать, а уже напечатанное - запретили. По всей стране началась кампания проработки творческой интеллигенции, построенная на обязательных обсуждениях постановления, которая постепенно переросла во всеобщую борьбу с "низкопоклонством перед современной буржуазной культурой Запада", ставшую главным идеологическим содержанием позднего сталинизма.
Из постановления ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград»
14 августа 1946 года
Журнал «Звезда» всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой , литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии , застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, «искусстве для искусства», не желающей идти в ногу со своим народом , наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе .
Подробнее...
…физиономия…
Из стенограммы выступления Андрея Жданова на собрании Ленинградской партийной организации / 15 августа 1946 года
Ахматова личность тоже известная. Дворянка. <…> Если в ее произведениях есть политика, то эта политика есть только вздыхание по средневековью: «Ах, как хорошо жилось в старом Ленинграде! Ах, какие были дворцы при Екатерине! Ах, какие были послушные мужики в период Николая I». Вот так она говорит, если касается политических тем. <…> В чем заключается искусство Ахматовой? <…> Томление, упадок и кроме того невероятная блудня.
…давным-давно известна…
Из обсуждения доклада Андрея Жданова на собрании Ленинградской партийной организаци / 15 августа 1946 года
Васильев («Ленинградская правда»):
Я хотел привести характерный пример, показывающий, что эти вредные писатели Зощенко и Ахматова, они в какой-то мере завоевали аудиторию молодежи. Недавно отмечалось 25-летие смерти Блока, в БДТ собралась многочисленная аудитория, главным образом молодежь. На вечере выступали такие наши поэты - Рождественский, Дудин, их встречали аплодисментами, нормально встречали, но вот слово предоставляется Анне Ахматовой. Бурные овации длятся очень долго. Такое впечатление, что сейчас театр встанет и будет стоя приветствовать. Как-то не по себе было. Я спрашиваю девушку, которая сидела со мной: что вы так аплодируете Ахматовой? Она отвечает: как же, это настоящий большой поэт.
…вкусы старой салонной поэзии…
Из докладной записки управляющего делами ЦК ВКП(б) Д. Крупина Андрею Жданову «О сборнике стихов А.А. Ахматовой» / 25 сентября 1940 года
«Советский писатель» выпустил сборник избранных произведений Анны Ахматовой за 1912-1940 гг. Переиздается то, что было написано ею, главным образом, до революции.
Есть десяток стихов (а в сборнике их больше двухсот), помеченных 1921-1940 гг., но это также старые «напевы». Стихотворений с революционной и советской тематикой, о людях социализма в сборнике нет. Все это прошло мимо Ахматовой и «не заслужило» ее внимания. <…> Два источника рождают стихотворный сор Ахматовой и им посвящена ее «поэзия»: бог и «свободная» любовь, а «художественные» образы для этого заимствуются из церковной литературы.
…духом пессимизма…
Сегодня Анна Андреевна рассказала мне свой «первый день»:
Утром, ничего решительно не зная, я пошла в Союз за лимитом. В коридоре встретила Зою. Она посмотрела на меня заплаканными глазами, быстро поздоровалась и прошла. Я думаю: «бедняга, опять у нее какое-то несчастье, а ведь недавно сын погиб». Потом навстречу сын Прокофьева. Этот от меня просто шарахнулся. Вот, думаю, невежа. Прихожу в комнату, где выдают лимит, и воочию вижу эпидемию гриппа: все барышни сморкаются, у всех красные глаза. Анна Георгиевна меня спросила: «Вы сегодня, Анна Андреевна, будете вечером в Смольном?» Нет, говорю, не буду, душно очень.
Получила лимит, иду домой. А по другой стороне Шпалерной, вижу, идет Миша Зощенко. Кто Мишеньку не знает? Мы с ним, конечно, тоже всю жизнь знакомы, но дружны никогда не были - так, раскланивались издали. А тут, вижу, он бежит ко мне с другой стороны улицы. Поцеловал обе руки и спрашивает: «Ну, что же теперь, Анна Андреевна? Терпеть?» Я слышала вполуха, что дома у него какая-то неурядица. Отвечаю: «Терпеть, Мишенька, терпеть!» И проследовала…Я ничего тогда не знала.
…наносят вред делу…
Из доклада представителя Совинформбюро Б. Михайлова об антисоветской кампании во Франции / 3 октября 1946 года
Зощенко и Ахматову поднимают на щит, делают героями, провозглашают «самыми лучшими, самыми популярными русскими писателями». <…> Газеты всячески «расширяют» круг писателей, якобы подвергшихся «санкциям». Они сообщают, что из Союза писателей исключены Пастернак, Тихонов, Сельвинский, Петро Панч. «Ле Литтерер» утверждает, что «за исключением Шолохова все лучшие, самые знаменитые советские писатели и поэты подвергались («фраппэ») административным мерам». Ссылаются на «молчание» Ю. Олеши и Мандельштама.
…буржуазно-аристократического эстетства…
Из письма критика Якова Черняка Иосифу Сталину / август-сентябрь 1946 года
Обращаюсь к вам по литературному вопросу, важность которого подчеркнута только что опубликованным постановлением Центрального комитета партии об ошибках ленинградских журналов. В постановлении наряду с автором уродливых пасквилей на советскую действительность Михаилом Зощенко названа Анна Ахматова, и это, необходимо прямо сказать, вызывает недоуменье. Мы, советские литераторы, да и довольно широкие круги советских читателей, с громадным удовлетворением следим за тем, как шаг за шагом приближается к нам поэт несомненный, превосходно владеющий поэтической формой, пишущий на чистейшем русском языке, в точном смысле слова взыскательный художник. Среди стихотворений, опубликованных Анной Ахматовой за последние годы, разумеется, можно назвать несколько заслуживающих квалификации «пустых и безыдейных», но преобладают произведения, свидетельствующие об искреннем стремлении поэта понять советскую действительность, выразить и воплотить мироотношение советского народа, а это стремление никак нельзя назвать аполитичным.
Было бы несправедливо требовать от поэта, сложившегося в удушливой обстановке буржуазно-эстетского индивидуализма еще накануне войны 1914-1918 гг., чтобы в его творчестве вовсе не сказывались порочные черты, если только он в своем движении вперед стремится освободиться и преодолеть их.
…в советской литературе…
Приказ министра просвещения РСФСР об учебном пособии по литературе для X классов профессора Л.И. Тимофеева / 14 сентября 1946 года
Учебно-педагогическое издательство Минпроса допустило серьезную ошибку, издав в качестве учебного пособия для X класса средней школы книгу проф. Тимофеева «Современная литература». <…> В книге содержится совершенно антинаучное и политически ошибочное утверждение, что стихи А. Ахматовой реалистичны, так как якобы «правдиво отражают жизнь в ее типических чертах через человеческие переживания, вызванные жизнью». В бездарном стихотворении «Мужество» автор учебного пособия находит характернейшие черты советского человека в эпоху Великой Отечественной войны, что является совершенно неправильным и клеветническим утверждением. Проф. Тимофеев не раскрывает сущности салонной поэзии А. Ахматовой, не желающей идти в ногу со своим народом, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, проникнутых духом пессимизма и упадничества.
…не могут быть терпимы…
Замечательная прогулка с Ахматовой. <…> Говорит о себе:
Зачем они так поступили? Ведь получается обратный результат - жалеют, сочувствуют, лежат в обмороке от отчаяния, читают, читают даже те, кто никогда не читал. Зачем было делать из меня мученицу? Надо было сделать из меня стерву, сволочь - подарить дачу, машину, засыпать всеми возможными пайками и тайно запретить меня печатать! Никто бы этого не знал - и меня бы сразу все возненавидели за материальное благополучие. А человеку прощают все, только не такое благополучие. Стали бы говорить: «Вот видите, ничего и не пишет, исписалась, кончилась! Катается, жрет, зажралась - какой же это поэт! Просто обласканная бабенка, вот и все!» И я была бы и убита, и похоронена - и навек, понимаете, на веки веков, аминь!
…популяризует произведения писательницы Ахматовой…
Из «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской
Ахматова и Зощенко до конца дней своих пытались разгадать причину постигшей их катастрофы. Предположений они, да и друзья и враги их, высказывали множество. Зощенко полагал, что Сталин в одном из персонажей одного из его рассказов заподозрил в качестве прототипа - себя. Ахматова полагала, что Сталину пришлась не по душе ее дружба с оксфордским профессором, посетившим в 1945 году Ленинград. Полагала она также, что Сталин приревновал ее к овациям: в апреле 1946 года Ахматова читала свои стихи в Москве и публика аплодировала стоя. Аплодисменты стоя причитались, по убеждению Сталина, ему одному - и вдруг толпа устроила овацию какой-то поэтессе.
…чуждой нашему народу…
Завтра ученый совет в институте с речью Плоткина. Выступать ли мне? <…> Если мне выступать, то по общему вопросу о литературоведении. <…> А если потребуют, чтобы я сказал по вопросу о Зощенке и Ахматовой? Тогда сказать, что вот в этом вопросе я должен покаяться, не все мне ясно. Если бы поэзия Ахматовой была просто «безыдейной», нечего было бы с ней бороться; если бы творчество Зощенки было бы просто «пошлым», не могло бы оно существовать 25 лет и встречать признание у Горького. Очевидно другое: оба они оказались сейчас политически (объективно, а не субъективно) вредными - Ахматова трагическим тоном своей лирики, Зощенко ироническим тоном своих вещей. Трагизм и ирония - не в духе нашего времени, нашей политики. В этом весь смысл. Надо было нанести резкий, грубый удар, чтобы показать нашим врагам, что ни Зощенко, ни Ахматова не отражают действительных основ советской жизни, что пользоваться ими в этом направлении недопустимо. Вынесенный им приговор имеет чисто политическое значение.
…идти в ногу со своим народом…
Эпиграф к «Реквиему» / 1961 год
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл,-
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
ВЛАСТЬ И КУЛЬТУРА В СССР 1940-Х ГГ.
После окончания войны руководство страны, чувствуя, по выражению К. Симонова, что "задрали хвосты не только некоторые генералы, но и некоторые интеллигенты", приступило к "подкручиванию" идеологических гаек. Начало этому процессу было положено уже в 1943 г., когда начальник Управления пропаганды и агитации (УПА) Г. Ф. Александров информировал секретарей ЦК ВКП(б) Маленкова и Щербакова о "грубых политических ошибках" целого ряда советских журналов. Наиболее скрупулезному "критическому анализу" в тот период подверглись произведения М. Зощенко, А. Платонова, И. Сельвинского, а также творчество режиссера А. Довженко.
Первая гроза для литераторов, деятелей культуры прошла стороной. Более того, автор многих известных сатирических произведений Зощенко и другие литераторы в апреле 1946 г. были награждены медалью "За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны". В том же году принимается ре-щение об отмене постановления Секретариата ЦК "О контроле над литературно-художественными журналами". Многим тогда показалось, что наступает ослабление идеологического пресса. Этого, между тем, не произошло. На заседании Политбюро 13 апреля 1946 г., проходившем под председательство-ванием , было принято решение о необходимости устранения недостатков в идеологической работе. Жданову и Александрову поручалось представить предложения по улучшению агитационно-пропагандистской деятельности. После этого основная масса руководителей обкомов и крайкомов пар-тии была обвинена в непрофессионализме и политической неграмотности, а ряд республиканских ЦК, прежде всего Украины, - в потворстве буржуазному национализму.
Начало кампании, которая была развернута в 1946 г. против автономии культурной жизни, связано с именем Жданова. Действительно, он был рупором идей Сталина и одним из наиболее доверен-ных лиц вождя, его правой рукой в деле руководства партией. В то же время Жданов оставался человеком, который лишь озвучивал идеи главного организатора и вдохновителя травли интеллигенции - Сталина. Одновременно стремление руководства "поставить на место" интеллигенцию тесно переплеталось с интригами в Кремле, борьбой за власть между Ждановым и Маленковым.
Подготовка постановления, направленного против ряда ленинградских писателей и журналов, в которых они публиковались, началась летом 1946 г. В начале августа Сталин обрушил ворох обвинений на А. А. Ахматову и М. М. Зощенко. Характеризуя творчество известной поэтессы, вождь заметил, что у нее есть только "одно-два-три стихотворения и обчелся, больше нет". О произведениях Зощенко Сталин отозвался еще более резко: "Пишет он чепуху какую-то, прямо издевательство. Война в разгаре, а у него ни одного слова ни за, ни против, а пишет всякие небылицы, чепуху, ничего не дающую ни уму, ни сердцу". Нужный тон был задан, и 14 августа 1946 г. появилось постановление ЦК ВКП(б), подвергшее разгромной критике журналы "Звезда" и "Ленинград". В опубликованном документе отмечалось, что "Ленинградский горком ВКП(б) проглядел крупнейшие ошибки журналов, устранился от руководства ими".
Жданов не был инициатором постановления от 14 августа, поскольку от этого страдал прежде всего его политический авторитет. Но, когда постановление оказалось все же принято, он быстро переметнулся на позиции грубого шельмования литераторов, философов, композиторов, театральных деятелей. Вторя Сталину, Жданов отозвался о Зощенко как о "беспринципном и бессовестном литературном хулигане", а об Ахматовой как о "блуднице и монахине, у которой блуд смешан с молитвой". Несмотря на то что Зощенко в 1939 г. за литературные заслуги был награжден орденом Трудового Красного Знамени, в 1946 г. он оказался исключен из Союза писателей. Его участь разделила и Ахматова.
Вслед за постановлением от 14 августа последовали другие: "О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению" (26 августа), "О кинофильме "Большая жизнь"" (4 сентября). Объектами нападок стали именно те области культуры, которые в послевоенное время были наиболее доступны широким народным массам. Разгромной критике подверглась вторая серия картины С. Эйзенштейна " ". Режиссера обвинили в том, что он обнаружил невежество в изображении фактов истории, представил царя "чем-то вроде Гамлета", в то время как Сталин считал его выдающимся человеком с сильной волей и характером.
Некоторое время спустя был нанесен удар по представителям музыкальной культуры. 10 февраля 1948 г. ЦК ВКП(б) принял постановление "Об опере "Великая дружба" В. Мурадели". Неоправданной критике подверглись Шостакович, Прокофьев, Мурадели и другие композиторы за то, что в их музыкальных произведениях не было ни единой мелодии, которую мог бы насвистывать простой рабочий. Одновременно провозглашалось, что русская классическая опера - лучшая в мире. В музыке предписывалось черпать вдохновение исключительно из наиболее распространенных народных мелодий.
Одним из направлений всеохватывающей пропагандистской кампании стало раздувание националистических настроений. Жданов пустил в оборот слово, которое вскоре стало употребляться как по-зорное клеймо – "низкопоклонство". Им обозначалось преклонение и самоуничижение перед западной культурой. Тема превосходства всего советского или русского над всем иностранным получает приоритет. Космополитизм и формализм были объявлены двумя сторонами одного и того же низкопоклонства перед Западом. Кампания по искоренению космополитизма распространилась не только на гуманитарные и общественные науки. Естественные дисциплины тоже попали под разделение на "социалистические" и " буржуазные".
И.С. Ратьковский, М.В. Ходяков. История Советской России
«ПРОПОВЕДЬ БЕЗЫДЕЙНОСТИ»
ЦК ВКП(б) отмечает, что издающиеся в Ленинграде литературно-художественные журналы «Звезда» и «Ленинград» ведутся совершенно неудовлетворительно.
В журнале «Звезда» за последнее время, наряду со значительными и удачными произведениями советских писателей, появилось много безыдейных, идеологически вредных произведений. Грубой ошибкой «Звезды» является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции «Звезды» известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко «Приключения обезьяны» («Звезда», № 5-6 за 1946 г.) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами.
Предоставление страниц «Звезды» таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции «Звезда» хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь как «Перед восходом солнца», оценка которой, как и оценка всего литературного «творчества» Зощенко, была дана на страницах журнала «Большевик»..
Журнал «Звезда» всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Её стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, «искусстве для искусства», не желающей идти в ногу со своим народом наносят вред делу воспитания нашей молодёжи и не могут быть терпимы в советской литературе…
ЦК отмечает, что особенно плохо ведется журнал «Ленинград», который постоянно предоставлял свои страницы для пошлых и клеветнических выступлений Зощенко, для пустых и аполитичных стихотворении Ахматовой. Как и редакция «Звезды», редакция журнала «Ленинград» допустила крупные ошибки, опубликовав ряд произведений, проникнутых духом низкопоклонства по отношению ко всему иностранному. Журнал напечатал ряд ошибочных произведений («Случай над Берлином» Варшавского и Реста, «На заставе» Слонимского). В стихах Хазина «Возвращение Онегина» под видом литературной пародии дана клевета на современный Ленинград. В журнале «Ленинград» помещаются преимущественно бессодержательные низкопробные литературные материалы.
Как могло случиться, что журналы «Звезда» и «Ленинград», издающиеся в Ленинграде, городе-герое, известном своими передовыми революционными традициями, городе, всегда являвшемся рассадником передовых идей и передовой культуры, допустили протаскивание в журналы чуждой советской литературе безыдейности и аполитичности?..
Сила советской литературы, самой передовой литературы в мире, состоит в том, что она является литературой, у которой нет и не может быть других интересов, кроме интересов народа, интересов государства. Задача советской литературы состоит в том, чтобы помочь государству правильно воспитать молодежь, ответить на ее запросы, воспитать новое поколение бодрым, верящим в свое дело, не боящимся препятствий, готовым преодолеть всякие препятствия.
Поэтому всякая проповедь безыдейности, аполитичности, «искусства для искусства» чужда советской литературе, вредна для интересов советского народа и государства и не должна иметь места в наших журналах…
Из Постановления Оргбюро ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года № 274. п. 1 г «О журналах «Звезда» и «Ленинград»»
«ЗАЛ НЕМЕЛ, ЗАСТЫВАЛ, ОЛЕДЕНЕВАЛ»
Докладчик вышел справа, позади сидевших, в сопровождении многих лиц. Он шел спокойно, серьезный и молчаливый, отделенный от зала белыми колоннами. Он был в штатском. В руках папка. Его волосы под сиянием электричества блестели. Казалось, он хорошо отдохнул и умылся. Все встали. Зааплодировали. Он поднялся на трибуну.
Собрание началось в пять.
Как обычно, вслух выбрали громкий президиум. Даже чуточку посмеялись - писатели забыли назвать своего Прокофьева. Докладчик улыбнулся, сказав тихо что-то смешное. Торопливо успокоились. Президиум сел. Сдержанный шумок затих. Докладчик секунду помолчал и заговорил.
И через несколько секунд началась дичайшая тишина. Зал немел, застывал, оледеневал, пока не превратился в один белый твердый кусок.
Доклад ошеломил. Писательнице Немеровской стало дурно. Она хотела выйти, бледнея, встала. Шатаясь, пошла между рядов. Ей помогали. Вышла в боковой проход, дошла до входной двери, но... ее не выпустили. Огромная белая дверь зала плотно закрыта, двое часовых с винтовками по бокам. Оказывается, выход из зала запрещен. Немеровская присела где-то в задних рядах. При упоминании в постановлении фамилии Марии Комиссаровой ее муж, Николай Браун, сидевший в президиуме, побелел и начал беспокойно искать ее глазами среди сидевших в зале. Александр Прокофьев, секретарь Ленинградского отделения Союза, всё узнавший еще в, Москве, сидел красный, с головой, ушедшей в плечи.
В перерыве, как водится, кое-кто окружил докладчика - каждый со своей просьбой и нуждишкой; всегда есть такие, кто никогда не забывает, чья рубашка ближе. Колпакова потом всем хвасталась, как она таким образом добилась ускорить издание своей залежавшейся очередной книги по фольклору…
Всё было неожиданно и непонятно. Согласиться сразу было трудно. Единственная мысль: значит, сейчас так нужно.
Зощенко заболел. Он заперся у себя дома на канале Грибоедова. Его покинули друзья. Перестали звонить по телефону. Если он выходил на улицу, знакомые старались его не замечать. Домашняя обстановка, и без того беспокойная, осложнилась.
Анна Ахматова держалась стоически. Известно, что женщины ленинградскую блокаду во время войны переносили относительно легче мужчин. Первую она претерпела в Ташкенте, вторую - личную - здесь.
Из воспоминаний очевидца о докладе А.А. Жданова на ленинградском общегородском собрании писателей, работников литературы и издательств в Смольном 16 августа 1946 г.
«О НЕОБХОДИМОСТИ АРЕСТА ПОЭТЕССЫ АХМАТОВОЙ»
Докладываю, что МГБ СССР получены агентурные и следственные материалы в отношении поэтессы АХМАТОВОЙ А.А., свидетельствующие о том, что она является активным врагом советской власти.
АХМАТОВА Анна Андреевна, 1892 года рождения, русская, происходит из дворян, беспартийная, проживает в Ленинграде. Ее первый муж, поэт-монархист ГУМИЛЕВ, как участник белогвардейского заговора в Ленинграде, в 1921 году расстрелян органами ВЧК.
Говоря о последующей своей преступной связи с АХМАТОВОЙ, арестованный ПУНИН показал, что АХМАТОВА продолжала вести с ним вражеские беседы, во время которых высказывала злобную клевету против ВКП(б) и Советского правительства.
ПУНИН также показал, что АХМАТОВА враждебно встретила Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», в котором было подвергнуто справедливой критике ее идеологически вредное творчество.
Это же подтверждается и имеющимися агентурными материалами. Так, источник УМГБ Ленинградской области донес, что АХМАТОВА, в связи с Постановлением ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», заявляла: «Бедные, они же ничего не знают или забыли. Ведь все это уже было, все эти слова были сказаны и пересказаны, и повторялись из года в год… Ничего нового теперь не сказано, все это уже всем известно. Для Зощенко это удар, а для меня только повторение когда-то выслушанных нравоучений и проклятий».
То, что главными фигурантами постановления и последующего доклада Жданова, оказались Зощенко и Ахматова, и для них самих, и для многих их современников стало неожиданностью. Несмотря на то что оба сравнительно недавно уже были объектами критики управления пропаганды и агитации (Ахматова в связи с выходом сборника "Из шести книг" 1940 года, Зощенко из-за повести "Перед восходом солнца" 1943 года), к 1946 году их положение, как казалось, исправилось: весной "Огонек" издал сборник рассказов Зощенко, в издательстве "Правда" готовилась к выходу стотысячным тиражом книга избранных стихов Ахматовой. После постановления, текст которого правил лично Сталин, Анна Ахматова и Михаил Зощенко были исключены из Союза писателей и надолго выброшены из литературной жизни: их перестали печатать, а уже напечатанное — запретили. По всей стране началась кампания проработки творческой интеллигенции, построенная на обязательных обсуждениях постановления, которая постепенно переросла во всеобщую борьбу с "низкопоклонством перед современной буржуазной культурой Запада", ставшую главным идеологическим содержанием позднего сталинизма
Из постановления ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград»
14 августа 1946 года
…физиономия…
Из стенограммы выступления Андрея Жданова на собрании Ленинградской партийной организации
15 августа 1946 года
Ахматова личность тоже известная. Дворянка. Если в ее произведениях есть политика, то эта политика есть только вздыхание по средневековью: «Ах, как хорошо жилось в старом Ленинграде! Ах, какие были дворцы при Екатерине! Ах, какие были послушные мужики в период Николая I». Вот так она говорит, если касается политических тем. В чем заключается искусство Ахматовой? Томление, упадок и кроме того невероятная блудня.
…давным-давно известна…
Из обсуждения доклада Андрея Жданова на собрании Ленинградской партийной организаци
15 августа 1946 года
Васильев («Ленинградская правда»):
Я хотел привести характерный пример, показывающий, что эти вредные писатели Зощенко и Ахматова, они в какой-то мере завоевали аудиторию молодежи. Недавно отмечалось 25-летие смерти Блока, в БДТ собралась многочисленная аудитория, главным образом молодежь. На вечере выступали такие наши поэты - Рождественский, Дудин, их встречали аплодисментами, нормально встречали, но вот слово предоставляется Анне Ахматовой. Бурные овации длятся очень долго. Такое впечатление, что сейчас театр встанет и будет стоя приветствовать. Как-то не по себе было. Я спрашиваю девушку, которая сидела со мной: что вы так аплодируете Ахматовой? Она отвечает: как же, это настоящий большой поэт.
…вкусы старой салонной поэзии…
Из докладной записки управляющего делами ЦК ВКП(б) Д. Крупина Андрею Жданову «О сборнике стихов А.А. Ахматовой»
25 сентября 1940 года
«Советский писатель» выпустил сборник избранных произведений Анны Ахматовой за 1912-1940 гг. Переиздается то, что было написано ею, главным образом, до революции.
Есть десяток стихов (а в сборнике их больше двухсот), помеченных 1921-1940 гг., но это также старые «напевы». Стихотворений с революционной и советской тематикой, о людях социализма в сборнике нет. Все это прошло мимо Ахматовой и «не заслужило» ее внимания. Два источника рождают стихотворный сор Ахматовой и им посвящена ее «поэзия»: бог и «свободная» любовь, а «художественные» образы для этого заимствуются из церковной литературы.
…духом пессимизма…
Сегодня Анна Андреевна рассказала мне свой «первый день»:
Утром, ничего решительно не зная, я пошла в Союз за лимитом. В коридоре встретила Зою. Она посмотрела на меня заплаканными глазами, быстро поздоровалась и прошла. Я думаю: «бедняга, опять у нее какое-то несчастье, а ведь недавно сын погиб». Потом навстречу сын Прокофьева. Этот от меня просто шарахнулся. Вот, думаю, невежа. Прихожу в комнату, где выдают лимит, и воочию вижу эпидемию гриппа: все барышни сморкаются, у всех красные глаза. Анна Георгиевна меня спросила: «Вы сегодня, Анна Андреевна, будете вечером в Смольном?» Нет, говорю, не буду, душно очень.
Получила лимит, иду домой. А по другой стороне Шпалерной, вижу, идет Миша Зощенко. Кто Мишеньку не знает? Мы с ним, конечно, тоже всю жизнь знакомы, но дружны никогда не были - так, раскланивались издали. А тут, вижу, он бежит ко мне с другой стороны улицы. Поцеловал обе руки и спрашивает: «Ну, что же теперь, Анна Андреевна? Терпеть?» Я слышала вполуха, что дома у него какая-то неурядица. Отвечаю: «Терпеть, Мишенька, терпеть!» И проследовала…Я ничего тогда не знала.
…наносят вред делу…
Из доклада представителя Совинформбюро Б. Михайлова об антисоветской кампании во Франции
3 октября 1946 года
Зощенко и Ахматову поднимают на щит, делают героями, провозглашают «самыми лучшими, самыми популярными русскими писателями». Газеты всячески «расширяют» круг писателей, якобы подвергшихся «санкциям». Они сообщают, что из Союза писателей исключены Пастернак, Тихонов, Сельвинский, Петро Панч. «Ле Литтерер» утверждает, что «за исключением Шолохова все лучшие, самые знаменитые советские писатели и поэты подвергались («фраппэ») административным мерам». Ссылаются на «молчание» Ю. Олеши и Мандельштама.
…буржуазно-аристократического эстетства…
Из письма критика Якова Черняка Иосифу Сталину
август-сентябрь 1946 года
Обращаюсь к вам по литературному вопросу, важность которого подчеркнута только что опубликованным постановлением Центрального комитета партии об ошибках ленинградских журналов. В постановлении наряду с автором уродливых пасквилей на советскую действительность Михаилом Зощенко названа Анна Ахматова, и это, необходимо прямо сказать, вызывает недоуменье. Мы, советские литераторы, да и довольно широкие круги советских читателей, с громадным удовлетворением следим за тем, как шаг за шагом приближается к нам поэт несомненный, превосходно владеющий поэтической формой, пишущий на чистейшем русском языке, в точном смысле слова взыскательный художник. Среди стихотворений, опубликованных Анной Ахматовой за последние годы, разумеется, можно назвать несколько заслуживающих квалификации «пустых и безыдейных», но преобладают произведения, свидетельствующие об искреннем стремлении поэта понять советскую действительность, выразить и воплотить мироотношение советского народа, а это стремление никак нельзя назвать аполитичным.
Было бы несправедливо требовать от поэта, сложившегося в удушливой обстановке буржуазно-эстетского индивидуализма еще накануне войны 1914-1918 гг., чтобы в его творчестве вовсе не сказывались порочные черты, если только он в своем движении вперед стремится освободиться и преодолеть их.
…в советской литературе…
Приказ министра просвещения РСФСР об учебном пособии по литературе для X классов профессора Л.И. Тимофеева
14 сентября 1946 года
Учебно-педагогическое издательство Минпроса допустило серьезную ошибку, издав в качестве учебного пособия для X класса средней школы книгу проф. Тимофеева «Современная литература». В книге содержится совершенно антинаучное и политически ошибочное утверждение, что стихи А. Ахматовой реалистичны, так как якобы «правдиво отражают жизнь в ее типических чертах через человеческие переживания, вызванные жизнью». В бездарном стихотворении «Мужество» автор учебного пособия находит характернейшие черты советского человека в эпоху Великой Отечественной войны, что является совершенно неправильным и клеветническим утверждением. Проф. Тимофеев не раскрывает сущности салонной поэзии А. Ахматовой, не желающей идти в ногу со своим народом, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, проникнутых духом пессимизма и упадничества.
…не могут быть терпимы…
Замечательная прогулка с Ахматовой. Говорит о себе:
Зачем они так поступили? Ведь получается обратный результат - жалеют, сочувствуют, лежат в обмороке от отчаяния, читают, читают даже те, кто никогда не читал. Зачем было делать из меня мученицу? Надо было сделать из меня стерву, сволочь - подарить дачу, машину, засыпать всеми возможными пайками и тайно запретить меня печатать! Никто бы этого не знал - и меня бы сразу все возненавидели за материальное благополучие. А человеку прощают все, только не такое благополучие. Стали бы говорить: «Вот видите, ничего и не пишет, исписалась, кончилась! Катается, жрет, зажралась - какой же это поэт! Просто обласканная бабенка, вот и все!» И я была бы и убита, и похоронена - и навек, понимаете, на веки веков, аминь!…чуждой нашему народу…
Завтра ученый совет в институте с речью Плоткина. Выступать ли мне? Если мне выступать, то по общему вопросу о литературоведении. А если потребуют, чтобы я сказал по вопросу о Зощенке и Ахматовой? Тогда сказать, что вот в этом вопросе я должен покаяться, не все мне ясно. Если бы поэзия Ахматовой была просто «безыдейной», нечего было бы с ней бороться; если бы творчество Зощенки было бы просто «пошлым», не могло бы оно существовать 25 лет и встречать признание у Горького. Очевидно другое: оба они оказались сейчас политически (объективно, а не субъективно) вредными - Ахматова трагическим тоном своей лирики, Зощенко ироническим тоном своих вещей. Трагизм и ирония - не в духе нашего времени, нашей политики. В этом весь смысл. Надо было нанести резкий, грубый удар, чтобы показать нашим врагам, что ни Зощенко, ни Ахматова не отражают действительных основ советской жизни, что пользоваться ими в этом направлении недопустимо. Вынесенный им приговор имеет чисто политическое значение.
…идти в ногу со своим народом…
Эпиграф к «Реквиему»
1961 год
Нет, и не под чуждым небосводом, И не под защитой чуждых крыл,- Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был.
Иван Толстой: Принятое 14-го августа 46-го года Постановление было доведено до сведения трудящихся в двух докладах секретаря ЦК Андрея Жданова – на собрании партийного актива и на собрании ленинградских писателей. Мишенью постановления были Анна Ахматова, Михаил Зощенко, но не только они – вся литература серебряного века, а также эсер Савинков, украинский романист Винниченко, группа «Серапионовы братья» и – совсем свежий для тех дней пример – пародийное «Возвращение Онегина» Александр Хазина.
Жданову в идеологической вакханалии послевоенных лет отводилась особая роль. Сталин назначил его политическим убийцей, чьими устами следовало произнести все те проклятья, что рождались в кабинете вождя, от постановления к постановлению, с прицелом от одной запуганной группы интеллигентов – к другой. И сила заклинательных слов была впечатляюща. Жданов сделал свое дело. После его скорой смерти его именем были названы города и колхозы, районы и предприятия. В Ленинграде ждановским стало главное учебное заведение – гордость, Университет.
Вот как эмоционально говорил об этом четверть века назад профессор Ефим Григорьевич Эткинд, из Ленинграда изгнанный во Францию. Архив Радио Свобода.
Ефим Эткинд: Ленинградский университет, один из великих университетов мира, носит имя Андрея Жданова – ЛГУ имени Жданова. Подумать только – университет Менделеева и Веселовского, Жирмунского и Ухтомского, Тарле и Григория Александровича Гуковского, Берга и Эйхенбаума назван именем не слишком грамотного погромщика, того самого заплечных дел мастера, который совершал публичные казни писателей, музыкантов, режиссеров и который ничуть не скрывал своего пристрастия к партийному террору.
Цитата: «Насквозь гнилая и растленная общественно-политическая и литературная физиономия Зощенко. Он, никого и ничего не стесняясь, публично обнажается, он не хочет перестраиваться и пусть убирается из советской литературы. В советской литературе не может быть места гнилым, пустым, безыдейным и пошлым произведениям». Вторая цитата: «Анна Ахматова является одним из представителей этого безыдейного реакционного литературного болота. До убожества ограничен диапазон ее поэзии. Поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной. Не то монахиня, не то блудница, а вернее блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой».
Третья цитата: «Задача советской литературы заключается не только в том, чтобы отвечать ударом на удары против всей этой гнусной клеветы и нападок на нашу советскую культуру, на социализм, но смело бичевать и нападать на буржуазную культуру, находящуюся в состоянии маразма и растления».
И, наконец, последняя цитата: «Нам ли низкопоклонничать перед всей иностранщиной и занимать пассивно-оборонительную позицию?».
Эта брань и составляет содержание ждановщины. Или, иначе говоря, сталинской культурной политики. Три-четыре куцых фразочки, имитирующих идеи. Чем этих фразочек меньше, и чем они примитивнее, тем быстрее и легче их усваивали простодушные обыватели.
Во Франции готовятся судить Клауса Барби – бывшего начальника лионского гестапо. Он отправлял на смерть людей, пытал заключенных, калечил их. Но ведь и Жданов калечил людей. Если не всегда физически, то уж духовно-то, во всяком случае. Из двухсот миллионов большинство читало его брошюру, наверное, с сочувствием. Что же это, в самом деле, мы тут будем «кровь на рыле, топать к светлому концу», как потом говорил Александр Галич, а эти Зощенки, да Ахматовы нас же поливают помоями. Все они продались ЦРУ, а живут лучше нашего: ездят в дома творчества и поликлинику свою имеют, а еще недовольны.
Жданова не только не собираются судить, но его именем назван Ленинградский университет.
Иван Толстой: Сегодняшний соредактор журнала «Звезда», критик Андрей Арьев, связывает Постановление 46-года с событиями более ранними, относя замах идеологического кулака к довоенным временам.
Андрей Арьев: В 1936 году, конечно, трудно было предугадать, что через 10 лет будет такое общероссийское, общесоюзное и, даже, можно сказать, общемировое Постановление. Но, тем не менее, если приглядеться к тактике советских властей, то можно было кое-что понять уже в 1936 году. В 1934-м погиб Киров, к власти пришел Жданов. К 1936 его позиции в Ленинграде уже более или менее утвердились, и он начал действовать. Как раз в январе 1936 года в «Правде» была опубликована статья, одна из первых погромных статей, череда которых последовала дальше, «Сумбур вместо музыки».
И вот первыми отреагировали в Ленинграде. В марте 1936 года состоялась череда собраний в Союзе писателей, на которых громили всего-навсего одного человека, как ни странно. Но это была, действительно, такая пробная история. Выбрали совершенно невинного, тихого, недавно появившегося в Ленинграде писателя, приехавшего из провинции, Леонида Добычина. Писатель, действительно, высочайшего класса и мастерства. Но тогда это было мало кому ясно. Писателя беспартийного. И вот его громили на череде собраний. Несколько собраний было в Союзе писателей. Громили его как формалиста и как натуралиста. Все это было совершенно не связано друг с другом. Но, тем не менее, установка была понятна. Она была испробована еще давным-давно и исходила из положения Ленина, который еще в 1905 году в известной своей статье «Партийная организация и партийная литература» угрожал: «Долой писателей беспартийных, долой писателей сверхчеловеков». И дальше говорил вещи вполне банальные о том, что писатель не может жить и быть свободным от общества. Вещь совершенно банальная, но из нее следовали выводы довольно-таки угрожающие. Потому что если ты не свободен от общества, то, следовательно, ты должен ему подчиниться. А это общество подчиняется партии. Долой писателей беспартийных. Таким образом, ты должен был признать правоту того, что ты являешься рабом и заложником этой системы, якобы общественной, а на самом деле, системы диктатуры пролетариата, диктатуры одной партии. И вот на примере Добычина очень хорошо было продемонстрировано, что такое эта диктатура. Бедный писатель, который после этих чисток и погромов просто исчез, в самом буквальном смысле: он куда-то ушел и не вернулся. По всей видимости, он покончил с собой.
Карьера Жданова на этом не прекратилась, и он понял, насколько могущественной является эта идеология, власть слова совершенно пустого, не важного, но, тем не менее, оказывавшаяся очень существенной.
Вообще, нужно понять одну, на мой взгляд, очень важную вещь, что для большевиков, в первую очередь, как раз и было важным слово. Они исповедовали материализм, но на деле были самые заскорузлые идеалисты. Идеалисты самого худшего толка, против которого они, вроде бы и боролись. Об этом говорили лучшие из них и талантливейшие, как Владимир Маяковский, который написал перед смертью:
Я знаю силу слов, я знаю слов набат,
Они не те, которым рукоплещут ложи,
От слов таких срываются гроба
Шагать четверкою своих дубовых ножек.
Совершенно поразительно про дубовые ножки гробов. Ведь скоро эти гробы, не хуже шекспировского Бирнамского леса, зашагали и на Маяковского, и от Кремля все это шагание гробов продолжалось достаточно долго. И Ленин, в первые же дни, когда большевики захватили власть, издал специальный указ об ограничении демократических свобод, об ограничении печати. Как всегда, говорил, что это нечто временное. Но, как известно, именно временное и было наиболее постоянной категорией в советское время – временные трудности, временные ограничения свобод, и так далее. Под этим знаком временности некоторые временщики прожили до конца своих дней. Так что определенная внутренняя связь, связанная с внутриполитической системой и более широкая философская между обоими этими Постановлениями, несомненно, была.
Иван Толстой: Мы попросили специалиста по политической истории ХХ века Юлию Кантор поместить Постановление 46 года в послевоенный контекст.
Юлия Кантор: Говоря о политическом контексте, в какой вошло Постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», нельзя забыть именно о послевоенной атмосфере в городах, в стране и, особенно, в Ленинграде, освободившемся от блокады, потерявшем половину своих жителей. Возвращаются эвакуированные, и в это время возникает то, что называлось когда-то «синдромом войны 12-го года», когда наши солдаты, наши военные возвращались из Франции, надышавшись воздухом свободы и имея возможность сравнить, как живут здесь, и как живут там. Там - за рубежом. Естественно, что в освобожденных странах было видно, насколько лучше там живут люди, чем в посткоммунистической советской России. С такими рассказами фронтовики приходили к своим семьям, на свою работу, на свои предприятия. Естественно, это не могло не обсуждаться, а, соответственно, не могло не приниматься к вниманию коммунистическими властями, которые должны были что-либо противопоставить этому или как-то заглушить, в том числе, и эти впечатления. И, в этом смысле, Постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», касавшееся Ахматовой и Зощенко, касавшееся, по сути, не только писательской организации, но и всей интеллигенции, имело поводом, помимо того чтобы приструнить литераторов, как носителей духовности, но и дать набатный звонок обществу, объяснив ему внятно, что никаких послаблений режима после войны все равно не будет и что репрессии будут, и что с инакомыслием будут бороться по-прежнему. Власть совершенно внятно сказала об этом именно в Ленинграде, городе наиболее пострадавшем от войны, который всегда этой властью был нелюбим. И Постановление, по сути, явилось хоть и не запланированной, быть может (этого мы никогда не узнаем, поскольку документов на этот счет вроде бы нет), но все же предтечей дальнейших политических процессов, которые захлестнули страну в последующие годы. Это и «Ленинградское дело», и дело «безродных космополитов», и последнее прижизненное сталинское «Дело врачей». И, в этом смысле, власть еще и смотрела, насколько самортизирует общество, насколько согласится вздохнувшее свободно послевоенное общество с попытками режима себя же самого приструнить. И увидело что да, общество совершенно не изменилось и готово воспринимать эту политическую линию и в дальнейшем.
Иван Толстой: Кто был реальным автором Постановления?
Андрей Арьев: Подготавливали его в недрах ЦК. Сейчас называют каких-то конкретных критиков, но, на самом деле, возможно, они тоже участвовали в этом как нанятые рабочие лошади, но само по себе постановление подготавливали Жданов, Александров и Еголин (зам начальника управления пропаганды ЦК ВКП(б), которого, после Постановления, когда редколлегия журнала «Звезда» будет разогнана, поставят руководить этим журналом.
Иван Толстой: Еголину, москвичу, приходилось еженедельно ездить из Москвы в Ленинград – присматривать за журналом – и на той же неделе возвращаться в столицу обратно. Так продолжалось в течение 4-х месяцев. Наконец, «Звезде» был найден постоянный редактор – критик Валерий Друзин. Сам Сталин позаботился о комфорте руководителя «Звезды» и, среди дел государственной важности, нашел время для такой бумаги.
Диктор:
СОВЕТ МИНИСТРОВ СССР
РАСПОРЯЖЕНИЕ
Москва, Кремль
1. Увеличить редакции журнала "Звезда" лимит персональных окладов на один оклад.
2. Установить главному редактору журнала "Звезда" т. Друзину В. П. персональный оклад в размере 3750 рублей в месяц.
3. Обязать Министерство автомобильной и тракторной промышленности поставить в III квартале 1951 г. Главполиграфиздату при Совете Министров СССР для редакции журнала "Звезда" одну легковую машину "Победа" за счет резерва Совета Министров СССР.
4. Установить лимит расхода бензина для одной легковой автомашины редакции журнала "Звезда" в размере 200 литров в месяц за счет фонда Главполиграфиздата при Совете Министров СССР.
Председатель Совета Министров Союза ССР И. СТАЛИН
Иван Толстой: Комментирует Андрей Арьев - сегодняшний редактор «Звезды»
Андрей Арьев: Вы знаете, самое пикантное в этой истории то, что никакой машины «Звезда» не получает. Действительно, так получается у них, что пряников в этой распорядительной системе изготавливают много меньше, чем кнутов. И достаются эти пряники, как правило, всем этим погонщикам, тем, кто в руках кнуты и держит. Не получил журнал «Звезда» машины. Все это Постановление, конечно, является идеальной иллюстрацией к гению Гоголя, это просто начало «Мертвых душ», где два мужика спорят о том, доедет ли колесо брички, в которой сидит Чичиков, до Казани или только до Москвы. 200 литров бензина - это просто восхитительно. Было рассчитано, что до Москвы, может быть, можно было доехать из Ленинграда, а до Казани уже ни в коем случае. Дальше, чем до Москвы, никому добираться было не положено.
Иван Толстой: А как представлена эта погромная история в музее второй героини Постановления – Анны Ахматовой? Рассказывает директор Ахматовского музея в Петербурге Нина Попова.
Нина Попова: Для нас важнее эта история, увиденная глазами Ахматовой, в ее причинно-следственной связи событий. Для нее это связано было с визитом Исайи Берлина, сэра Исайи, как его будут называть уже в 60-е годы, который был здесь в конце 45-го – начале 46-го. Собственно, она-то рассматривала ждановское Постановление как своего рода наказание за ее несанкционированное властями свидание с иностранным гостем, что было уже невозможностью в жизни человека в послевоенном Ленинграде. Поэтому, мне кажется, что никаких новых документов, за последние 10 лет, пожалуй, не появилось.
Когда-то Андрей Юрьевич Арьев сделал блистательных доклад, объясняя историю возникновения этого Постановления некоей вокруг Кремля, вокруг Сталина партийной борьбой двух людей – Жданова и Маленкова. Это были как бы две партийные фракции и, в зависимости от того, кто перетянет, на того должно было пасть милостивое внимание вождя, и расклад отношения Сталина зависел от того, кто из двух этих партийных лидеров в этом противостоянии победит. Победил Жданов, победил, именно проведя эту акцию с ленинградскими писателями, эта акция получила резонанс, она имела успех и, поэтому, партия Жданова в Кремле победила. Мне кажется, что это правильно. Потому, что у истории Постановления, связанного как с именем Ахматовой, так и с именем Зощенко, как у конуса есть несколько срезов. Один - это тот наверху, точечный, когда вокруг Сталина начинается внутрипартийная колготня. Кто победит, получив внимание вождя. И другой срез - это жизнь Ахматовой с какими-то событиями, развитием этих событий. Все это надо сопрягать. Конечно, все это сложно, все это такой закрученный и продуманный механизм, как в Кремле, так и в Смольном, как в Москве, так и в Ленинграде. Ударило по известному нам кругу людей. Конечно, за этим стояли какие-то кремлевские игры, которые были очень органичны для того времени.
Иван Толстой: В чем находила Анна Андреевна духовные силы, чтобы преодолеть эту драму?
Нина Попова: Я думаю, что это было пережитое ею тогда ощущение некоей свободы духа. Этот приезд Берлина и возможность понимания друг друга. Человек, которого она называла гостем из будущего, но ведь этот гость из будущего в ее поэзии появляется очень давно, еще в молодости. Это как бы обращение к тому человеку, который станет ее читателем, понимающим с абсолютной полнотой замысел ее поэзии и смысл ее мира. Это будет, вероятно, молодой читатель. Она всю жизнь жила с этой верой и надеждой, что появятся люди, которые могут стать такими гостями из будущего с абсолютным пониманием. Абсолютное понимание она услышала в своем диалоге с Исайей Берлиным. Может быть, потому, что оба они воспитаны были классической русской литературой, русской культурой 19-го – начала 20-го века и потому, что он человек, все-таки, проживший в свободном мире и ощущавший себя свободным человеком. Мне кажется, что это очень много ей дало. Потому что за это можно было и пострадать. За это можно было и пережить то, что происходило вокруг нее в 46-м, начиная с августа. Я думаю, что и как женщина, и как человек, и как поэт она подпитывалась этой встречей, и это давало ей силы противостоять.
Иван Толстой: Вот, что вспоминал об этом историческом визите 45-го года философ и эссеист сэр Исайя Берлин.
«Затем Ахматова прочла по рукописи «Реквием». Она остановилась и начала рассказывать о 37-38 годах, когда и муж и сын ее были арестованы и сосланы в лагерь. О длинных очередях, в которых день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем женщины ждали вестей о мужьях, братьях, сыновьях, ждали разрешения послать им передачу или письмо. Но новостей никогда не было. Она говорила совершенно спокойным, бесстрастным тоном, иногда прерывая свой монолог замечаниями вроде: «Нет, я не могу, все это бесполезно. Вы живете в человеческом обществе, в то время, как у нас общество разделено на людей и… И даже теперь».
К этому времени было, мне кажется, три часа утра. Она не подавала никакого знака, что мы надо уйти. Я же был слишком взволнован и поглощен, чтобы сдвинуться места. Я стал умолять ее позволить мне записать «Поэму без героя» и «Реквием». «Не нужно, - сказала она, - В феврале должен выйти томик моих избранных стихов. И все это уже есть в корректуре. Я пошлю вам экземпляр в Оксфорд».
Как мы знаем, партия судила иначе, и Жданов выступил с публичными поношениями Ахматовой, назвав ее полумонашенкой-полублудницей. Выражение, которое он не полностью выдумал. Эти обвинения были частью более широкой кампании, направленной против формалистов и декадентов. И против двух журналов, в которых печатались их произведения».
Иван Толстой: Смысл сближения в одном постановлении фигур Ахматовой и Зощенко объясняет Юлия Кантор.
Юлия Кантор: Ахматова – утонченная врагиня режима, такой осколок старого времени, не покорившаяся, не до конца раздавленная, и Зощенко – демократический, практически пролетарский писатель, обо всех и для всех, не претендовавший на элитарного читателя, казалось бы, и любимый простыми советскими гражданами, как говорили тогда. И, тем не менее, их имена стояли рядом. В этом тоже важный политический подтекст. Такие разные литераторы и такая одинаковая идеологическая кара. Получалось, что в любой зазор между существованием лирики Ахматовой и прозы Зощенко тоже опасно было попадать. Потому что между этими полюсами тоже невозможно было быть угодным власти.
Александр Володин, знаменитый ленинградский драматург рассказывал мне когда-то, что он помнит, как происходило собрание в ленинградской писательской организации, когда, прямо скажем, издевались над Зощенко. Зощенко, на вопрос английских студентов, приехавших в Ленинград, согласен ли он с критикой в свой адрес, ответил, что не согласен. И, естественно, это стало поводом для продолжившихся разборок. И вот Александр Володин вспоминал, что Зощенко говорил долго, нервно и закончил свое выступление так: «Мне не надо вашего сочувствия. Дайте мне спокойно умереть». И покинул трибуну. И в гробовой тишине зала раздались аплодисменты. Аплодировали два человека. Писатель Израиль Меттер и молодой драматург, только что вернувшийся с фронта, Александр Володин.
На самом деле, в этой тишине раздался еще один голос, голос Константина Симонова, любимого всей страной за военную лирику, за «Жди меня» и за очень многое другое, за «Дороги смоленщины». И Симонов очень спокойно сказал: «Ну вот, еще два товарища присоединили свой голос к английским буржуазным сынкам». Симонов был прислан в Ленинград, чтобы надзирать за тем, что происходит в ленинградской писательской организации. Не случайно, видимо, Симонов, еще и потому, что он был народным кумиром и должен был одно, то есть самого себя, противопоставить другому, то есть неудобному, нежеланному, непризнанному властью.
Иван Толстой: О выборе Михаила Зощенко в качестве кандидата на политическую казнь размышляет Андрей Арьев.
Андрей Арьев: Зощенко был, конечно, перед войной и во время войны, может быть, самым известным и популярным писателем советской поры, не только в Ленинграде, но и во всей России. Он известен был и у нас, и за границей. И что замечательно – он был популярен как среди самых простых, даже необразованных слоев населения, так и среди очень высокоодаренных. Потому что его мастерство было изумительным, и оно действовало на любые слои населения. Так что это был просто самый популярный писатель из всех возможных, живших в Советском Союзе в 1946 году. Те методы, при помощи которых изничтожались эти писатели, были действительно поразительные. И публично обозвать Анну Андреевну Ахматову взбесившейся барынькой, мечущейся между будуаром и молельной, это был уже верх разнузданности. Так же, как называть Зощенко пошляком и подонком литературы. Все эти слова были в этих докладах.
Иван Толстой: Можно ли связывать арест ахматовского сына Льва Гумилева с постановлением 46 года. То есть, допустимо ли говорить что то, что миновало Ахматову в пенитенциарном смысле, набросилось на ее сына?
Нина Попова: Мне кажется, что многие нити ведут к аресту Льва Николаевича 6 ноября 1949-го. В том числе, конечно, и эта история. Но я думаю, что и Ленинградское дело, которое сало разворачиваться в городе с августа 49-го, как только эта машина закрутилась, то взяли всех повторников в этом городе. А в этом смысле, Лев Николаевич тоже был повторником. Я думаю, что этот контекст – Лев Гумилев, как человек, попавший в историю Ленинградского дела, и эта нить тоже была, но с другой стороны. Во время пыток его спрашивали, первое обвинение, которое он слышал, это подтвердить, что мать была шпионкой в пользу Англии. Что она встречалась с английским шпионом. Имелась в виду встреча с Берлином. Значит, это проигрывалось в сознании тех людей, как повод для ареста, для того, чтобы в очередной раз Льва Николаевича ожидали какие-то годы заключения.
Иван Толстой: А почему вообще удар был направлен именно на «Звезду» и «Ленинград». Чем был обусловлен такой выбор?
Андрей Арьев: Да вообще-то очень просто – потому что в Ленинграде больше журналов и не было. Было всего два журнала. На большее не хватало ни материала, ни материи, бумаги. Действительно, ведь в век торжества материализма материя имела тенденцию как-то исчезать. Оставался один тяжелый дух камлания и шаманства. Как ни страшно это прозвучит, этот дух оголтелого идеализма, позволяющий в черном видеть белого и наименовать черное белым и белое черным, абсолютно явственно прозвучал в этом докладе. Абсолютно беззастенчивом. Рассказ Зощенко «Приключения обезьяны», который перед этим был напечатан в журнале «Звезда», там было абсолютно громогласно объявлено, что, якобы, содержанием этого рассказа является то, что обезьянка, которой неохота жить на воле среди людей, возвращается к себе в клетку и считает жизнь в клетке лучше, чем жизнь среди людей. Ведь только что, в предыдущем номере, был напечатан этот рассказ, где эта обезьянка после того, как зоопарк был разбомблен, убежала из клетки, она путешествует по городу и, в конце концов, оказывается в руках у мальчика, который хочет сделать из нее почти что человека. Во всяком случае, ласково к ней и хорошо относится, и никуда она, ни в какой зоопарк не убежала. Просто на глазах у всех сказать, что содержание было прямо противоположным. Я уж не говорю об Ахматовой, о том, что она была обвинена в стихотворении, якобы только сейчас написанным, и Жданов, совершенно не стесняясь, цитирует, что Ахматова сейчас пишет:
«Все расхищено, предано, продано…»
Это стихотворение 21-го года. Поразительно, это одно из самых светлых стихотворений Ахматовой. О чем же еще можно было писать в 21 году, во время военного коммунизма, хотя сами большевики не отрицали это разрухи, того, что все расхищено и продано. Но ведь заканчивается это стихотворение одним из самых замечательных и самых светлых ее прозрений, которые были, может быть, на руку этой власти:
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грязным домам,
Никому, никому не известное,
Но от века желанное нам.
Это «от века желанное нам» было все перемазано и замарано. И все это благодаря напору слов, бессмысленно веря в то, что при помощи слов можно все что угодно сделать, особенно в России, где склонны верить разным иллюзиям, мечтам и мерам. На этом, собственно говоря, и держалась советская власть, на этом, самом грубом, самом никому не нужном идеализме, на вере в слово.
Иван Толстой: Как после постановления 46-го года складывались отношения Анны Андреевны с ее товарищем по несчастью Михаилом Зощенко?
Нина Попова:
Она ведь сильнее была в своих реакциях и понимании того, что происходило, чем Зощенко. Она - женщина удивительная. Они встречаются с Зощенко на какой-то ленинградской улице, и там получается, что Зощенко уже знает, а она еще нет. И когда Зощенко спрашивает: «Что же делать, Анна Андреевна?». «Терпеть надо, Мишенька, терпеть». И она же терпела. Смотрите, до ареста сына она как-то очень мужественно и осознанно этот крест свой несла. Там же еще была ситуация, что в записных книжках Ахматовой обозначена. Первый месяц она должна была каждый день подходить к окну своей комнаты в Фонтанном доме, на скамейке в саду сидел некто из НКВД, которому она демонстрировала, что она жива. То есть, было поставлено условие, чтобы она себя не уморила, пережив это Постановление. И она себя не уморила, у нее были силы пережить этот месяц, когда не было карточек. Когда приносили апельсины и шоколад, а ей просто нечего было есть. Вели себя с ней, как будто бы она была больная. А она была просто голодная. Мне кажется, что ее реакция была как-то осознаннее. Она понимала, что происходит, и адекватно на это отвечала. А вот в 49-м, когда арестовали Леву, вот это для нее, с моей точки зрения, было таким ударом, после которого она, уже пройдя необходимость создания цикла, посвященного дню рождения Сталина, с трудом поднималась. В каком-то смысле, они добились своего. Это был человек, который ощутил горечь поражения, они заставили ее написать этот цикл стихов и публиковали его весь 50-й год, разделив его на три части, в журнале «Огонек». Здесь вот меру своего унижения, и бессмысленного притом, потому что ее стихи не освободили Леву и никакого не возымели результата в ее борьбе за освобождение сына, но унижения ее, повергнувшее ее к ногам тирана, этого они добились. И она это тоже понимала. И мне кажется, что это другая Ахматова. Та, которую мы знаем по фотографиям конца 50-х годов – начала 60-х это такая располневшая, обрюзгшая внешне. Это все результат, как она писала после ареста Левы, двух месяцев в холоде и голоде до 19-го декабря 49-го, пока она не написала это цикл стихов, посвященных Сталину.
Иван Толстой: Ждановщина. Этим словом несколько десятилетий называли ту атмосферу идеологического погрома, что жила в Ленинграде, когда никакого Жданова уже не было и само Постановление в советских школах не изучали – текстуально, по крайней мере, к нему не обращались. О ждановщине размышляет Ефим Григорьевич Эткинд. Архивная запись.
Ефим Эткинд: Разве не ждановщина – писательский и даже всенародный суд над Пастернаком в 58 году, и поношение книг Солженицына теми, кто их в глаза не видал, в 72-м? Или выступление свидетелей обвинения по делу Иосифа Бродского в 62-м, по схеме: стихов его я не видел, но знаю, что он вредный, упадочный и антисоветский поэт?
30 лет, как нет на свете Сталина. 35 лет, как умер Андрей Жданов. А дело, созданное ими обоими, живет. Жданов живет не только в названии Ленинградского университета, но и в разгроме альманаха «Метрополь», и в травле Георгия Владимова, Владимира Войновича, Василия Аксенова, Семена Липкина, Инны Лиснянской, Евгения Попова, множества других. Жданов живет в принудительной эмиграции на Запад писателя Виктора Некрасова, художника Павла Бунина, виолончелиста Ростроповича, шахматиста Корчного, историка Каждана, танцора Нуреева.
А в исторической энциклопедии, в 1964 году, знаете, что об Андрее Жданове сказано? А вот что. «Занимаясь вопросами идеологической работы, принимал непосредственное участие в разработке и принятии (да, да «принимал в принятии»!) ряда решений по вопросам идеологии и культуры в области музыки и литературы, которые содержали некоторые субъективистские оценки с позиций культа личности Сталина».
Какая изумительная формула! Так же можно, вероятно, сказать и о Малюте Скуратове: принимал непосредственное участие в дроблении челюстей и в принятии ряда решений по вопросам, которые содержали некоторые субъективистские оценки пытаемых и казненных с позиций культа личности царя Ивана Васильевича.
Иван Толстой: Мы поинтересовались, что же знают о всей этой истории петербуржцы. Наш корреспондент Александр Дядин задавал вопрос: чем было вызвано Постановление 46-го года и против кого оно было направлено?
Тогда, по-моему, Сталин Фадеева восстановил председателем Союза писателей, и были как раз Ахматова, Зощенко и Пастернак, по-моему. Они, мне кажется, не показывали, как в то время считали, руководящую роль партии.
Я, вообще, филолог по образованию. Я в курсе, я слышала, но точную информацию вам дать не могу. Молодежь сейчас плохо осведомлена.
Это были умные, очень грамотные, образованные и культурные люди. А движение против них было естественным со стороны людей с не очень высоким уровнем культуры. Власть, управляющая культурой, не понимала такого уровня художественных произведений, и, поэтому, завидовали и отрезали. Это была зависть не к произведениям, а к культуре. К тому, что они могут, а мы не можем. То же самое касалось и Пастернака потом.
Трудно даже сказать, против кого. Против всей нашей интеллигенции. Это была определенная политика. Власти всегда необходимо быть властителем душ и сердец. А интеллигенция является носителем каких-то других мнений. Соответственно, необходимо было людей поставить на свое место. И их ставили.
Власть, мне кажется, не мстит, власть делает то, что ей нужно, и то, что ей удобно. А за что может быть гонение? За то, что человек пытается сказать чуть-чуть правды. Зощенко я хорошо знаю. А с остальными хуже знаком. Они, по каким-то причинам, не устраивали власть.
Не могу сказать. Я в 46-м году только родилась. Я, например, против теперешней власти. Сейчас наркомания, проституция. Пенсионеров вообще поставили на колени. Тогда было лучше.
Наверное, не до литературы было, надо было страну восстанавливать после войны. Хотя у Ахматовой были вещи, посвященные блокаде, насколько я помню. И какое-то особое гонение на нее по этому поводу вряд ли могло быть. А вот по поводу Зощенко и Пастернака… Может, по их творчеству решили проехаться таким способом. Тем более, журналы вольные, в то время, это, считай, оппозиционные. Думаю, что поэтому.
Думаю, что в то время мало уделяли внимания таким известным людям. Заняты были совсем другим. Я думаю, что только поэтому.
Очень трудно на это ответвить. Потому как в тот период времени, вероятно, это было малоизвестно.
Не знаю. Не слышал об этом постановлении.
Никому не нравился свободный дух. А, может, против евреев, в какой то степени. А чем они так пугали власть? Так народ-то от них будет умнеть.
Зощенко писал нашу жизнь. Все как оно есть, все описывал. Я отдыхал в Сестрорецке, там на могиле всегда цветы. У нас, если начнут писать правду, то все - ты уже не наш, не нужен.
Иван Толстой: Постановление повлияло не только на атмосферу внутри страны. И судьба русской эмиграции оказалась в зависимости от этого документа. Рассказывает Андрей Арьев.
Андрей Арьев: 14 июня 1946 года был издан специальный указ Президиума Верховного Совета СССР в восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской Империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции. Особенно к Франции было большое внимание. Действительно, там была наиболее важная часть первой русской эмиграции. И уже осенью 45-го года были позваны в посольство и Бунин, и другие деятели. Особенно надеялись на Бунина, лауреата Нобелевской премии. И Бунин действительно приходил в посольство, беседовал с Богомоловым, был даже на приеме. Но потом очень трогательно рассказывал о том, что он уже было взял рюмку, уже взял бутерброд с икрой, но когда Богомолов поднял тост за Сталина, то Бунин рюмку опустил и говорит, что только успел надкусить бутерброд и положил его на место. Получается, действительно, чистый Зощенко. У него, помните, надкус сделала и положила на место? Так вот, Иван Алексеевич тоже надкусил бутерброд в советском посольстве, но не стал пить за Сталина и отложил его.
В это время, после этого Постановления, многие все-таки взяли советские паспорта, в том числе, очень видные люди, очень видные писатели, например, Алексей Ремизов. Многие просто уехали в Россию. Но, тем не менее, когда стало понятно, что в России снова делается, а стало всем это понятно из этого Постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», то в среде писателей произошел резкий раскол. Из Союза ушли Адамович, Вадим Андреев, Вера Бунина, Газданов, Тэффи. А потом, через несколько дней, ушел оттуда и Бунин. Так что начался большой раскол. И, хотя на посулы советские не все подались, но, в общем-то, эмиграции был нанесен большой урон. А если бы не было это столь хамским и грубым Постановлением, в 46-м году, может быть, заманено было бы в Россию гораздо большее количество писателей. Может быть, и Бунин приехал бы в Россию. Во всяком случае, он, так же, как и Георгий Иванов, в 46-м году прекратил всякие отношения с советским посольством, к осени 46 года все надежды русской эмиграции на то, что на родине происходит какое-то возрождение, прекратились. И, таким образом, отразилось это Постановление на жизни русских писателей в Париже.
Иван Толстой: И последний вопрос директору Ахматовского музея Нине Поповой. Нина Ивановна, можно ли говорить, что после ХХ съезда и вплоть до выхода сборника «Бег времени», Постановление 46-го года как-то стало иссякать и, в результате, для Анны Ахматовой иссякло. Злая сила, яд этого Постановления постепенно, все-таки, иссякли, и она сравнялась в своих правах (или в своем бесправии) с прочими своими современниками в отношении Горлита, цензуры?
Нина Попова: Я думаю, что нет. Потому что, во-первых, она была тем человеком, который живет по всем законам старой культуры, той, классической… Как известно, оскорбляют публично, а извиняются в пределах сортира. Даже этого извинения она не получила. Оно ей было совершенно необходимо, хотя бы в какой-то форме. Пусть текст Постановления уходил из учебников по литературе в старших классах. И потом это была такая двойная норма. В кругу интеллигенции, в кругу людей, связанных с литературой, все понимали, что уже это Постановление опрокинуто решениями ХХ съезда, что это вынесено за скобки. Вынесено-то оно вынесено, в сознании этого круга людей, но, тем не менее, текст официальный не отменен. И я уж не говорю про то, что перед нею не извинились. И, как мне кажется, только 89-й год, когда это было отменено окончательно (Музей Ахматовой, созданный в 89-м), это тоже своего рода попытка властей Ленинграда извиниться и оправдаться перед неким общественным мнением не только внутри России, но и на европейском материке. Тогда это осознавалось как вещь необходимая. Доказать, что мы поняли, что это было для города такое темное пятно, мы от этого открещиваемся. И я думаю, что цензура, калечившая ее последний сборник «Бег времени», то же самое, была в таком же напряжении, может, меньше, чем в 52-м году, когда стали, впервые после Постановления, печатать ее переводы, но, тем не менее, она была в напряжении. Потому что, если убирать стихи Ахматовой 40-х годов, а печатать только любовную лирику в 64-м году… Ахматова же понимала, что это некая государственная тенденция представить ее по-прежнему поэтом, оставшимся в 10-х – 20-х годах, даже с ее очень тонким, психологическим анализом истории чувства, и попытка представить это как борьбу, противостояние высокого, плотского, возвышенного. Но не та Ахматова, которая была Ахматовой с конца 30-х, с 40-го года. Это не Ахматова в связи с историей России, с пониманием этой страны, с рассказом о своем поколении, с отношением к жизни своего поколения, которое в «Поэме без героя»… Духовная высота этого поколения Серебряного века, ее молодости, все-таки, там проявляется очень сильно. И поэма-то родилась, как своего рода желание представить их молодость, жизнь их духа, зачеркнутую советским образом жизни в конце 30-х, в 40-е годы, создавшим такое ощущение, что их всех и не было, никого не было. Вспоминать их нельзя было, печатать их нельзя было, заниматься изучением их творчества нельзя было. Поэма рождается как противостояние заплыванию этого озера духовной жизни, истории культуры, русской и петербургской, она вся заросла этой верхней ряской советского сознания. И это был такой ужас для Ахматовой, что начинается поэма просто на уровне поэтического текста, почти музыкально-интонационного. Представить себе, что они были. Почему все люди ее поколения так остро отозвались на поэму? Потому что там было самое главное – они были, они были так многогранны, так интересны, они были. И вот как бы такие фрагменты обозначения этого поколения, существующие в отрывках, буквально в мазках в «Поэме без героя», Петербург 13-го года, только для того, чтобы доказать, что они были. И ей это было важно.
